Кара-Нингиль ждала наверху стены. О, как трудно было ей подняться сюда, но это было нужно... Она смотрела вниз, на стан Аланча-хана, и видела приготовления к новому приступу. Если бы она могла смеяться над этими храбрецами, но она только знаком руки пригласила на стену Джучи-Катэм. Когда он вполз на вершину, он увидел, что Кара-Нингиль, обняв колени, плачет... Это были последние слёзы Кара-Нингиль... О, сколько ненужного зла кругом, сколько ужасной несправедливости! Только один человек может наслаждаться несчастьями и позором других... Женщина давно умерла в Кара-Нингиль, и плакала сейчас царица, плакала в последний раз. Ей вдруг сделалось жаль этих безумцев с Аланча-ханом во главе, которые с торжеством и радостью готовятся схватить высохшую от жажды добычу, а найдут одного сумасшедшего Байгыр-хана. Вон уже звучит призывная труба... вон пьяный Уучи-Буш кричит им:
― Я один возьму вас всех... Вы узнаете, кто такой Уучи-Буш!.. Эй, царица Кара-Нингиль, сдавайся на моё милосердие!..
― Они уже идут... ― шептал Джучи-Катэм, наблюдая поднимавшихся по каменистой круче врагов. ― А я не могу пошевелиться, чтобы сбросить их по одному под гору...
― Мы будем свободны, прежде чем они войдут сюда, ― отвечала Кара-Нингиль.
Ближе и ближе звучала военная труба... Байгыр-хан тоже был на стене и с удивлением смотрел кругом. Звуки трубы подняли в нём всё старое, когда он был молод и силён, и старик, собрав последние силы, запел:
"О, смерть любит храбрых..."
― Пора... ― шептала Кара-Нингиль, когда враг уже вступил в развалины.
Она крепко обняла Джучи-Катэм, и они вместе ринулись вниз, где зияла пропасть. Даже враги вскрикнули от ужаса... А Байгыр-хан всё пел и смотрел безумными глазами на ворвавшихся на вершину Кузь-Тау врагов.
С каменной высоты к ногам Аланча-хана скатились два трупа. Лицо Джучи-Катэм было неузнаваемо: так оно разбилось о камни. Когда Аланча-хан подошёл к трупу женщины и заглянул к ней в лицо, он вздрогнул от ужаса: эта была та аячка, которая приходила к нему в Баги-Дигишт.
― Где же Кара-Нингиль? ― спрашивал Аланча-хан, отступая в ужасе.
― Это Кара-Нингиль, ― уверял Уучи-Буш. ― Я ли не знаю её... Да, это она.
Аланча-хан велел похоронить Кара-Нингиль и Джучи-Катэм на вершине Кузь-Тау, а Байгыр-хана оставить в его пещере, где он жил раньше.
―――――
Много лет пронеслось над Чолпан-Тау, ― десятки и сотни лет. Всё такою же безлюдной остаётся Голодная Степь, от Зелёного Города остались одни развалины. Но так же высоко поднимает свою голову Кузь-Тау, так же торчат на ней развалины старой крепости, и только крутой спуск, где раньше лежали одни голые камни, теперь покрыт, как ковром, яркими цветами. Много их тут, этих цветов: розовые, синие, жёлтые... Больше нигде нет таких цветов, если обойти весь Чолпан-Тау. Народ называет эти цветы на Кузь-Тау "слезами царицы Кара-Нингиль".
Сказание о сибирском хане, старом Кучюме
Песня про сибирского хана, старого Кучюма ― песня самая печальная и для того, кто её поёт, и для тех, кто слушает. Заплакало бы небо, застонала земля: леса и степи покрылись бы печалью, а реки вскипели горячей кровью, если бы нашёлся человек, который сумел бы рассказать всё, что было тогда, когда старый хан Кучюм сидел в Искере и потом бился с неверными. Плачь, человек, если есть у тебя сердце и запас слёз; плачь, кто бы ты ни был: верный или неверный!..
Старая ханша Лелипак-Каныш упрекала своего мужа, хана Кучюма:
― Ты, старый Кучюм, сын Муртазы-хана и внук Ибак-хана, ты забыл меня, забыл, кто тебе родил трёх батырей: красавца Алея, Абдул-Хаира и Арслан-хана. Кто лучше Арслан-хана проедет на коне, кто храбрее Абдул-Хаира, а про Алея девушки поют песни в самой Бухаре. Трёх сыновей родила я тебе и красавицу дочь Лейле-Каныш... Бессовестный ты человек, Кучюм!.. Мою красоту, которая цветёт в моих детях, твои несытые глаза ищут променять на первую попавшуюся на глаза девчонку... Мало тебе семи законных жён, мало двадцати наложниц, мало русских пленниц, которых Махметкул приводит с Камы; ― нет, ты, как волк, забравшийся в овечье стадо, хочешь зарезать самую лучшую овцу!..
― Молчи, Лелипак, молчи, отродье Шигая! ― отвечал Кучюм, грозно сдвигая седые брови. ― Если бы не дети, я давно сделал бы с тобою то же, что твой отец Шигай-хан сделал с моим братом Ахмет-Киреем. Родная твоя сестра была жена Ахмет-Кирея, а Шигай-хан не постыдился убить зятя. Молчи, отродье Шигая!..