― О, будь проклят ты, отец моих детей! ― крикнула в след Кучюму старая Лелипак-Каныш, поднимая руки к небу. ― И будь проклято место, куда тебя гонит твоё волчье сердце!..
Но не слышит старый Кучюм этих слов и несётся вперёд: свои года и старость он оставил в Искере, а его сердце бьётся молодой, горячей кровью. Раньше, также быстро летал он на своём аргамаке в Сузгун, что красуется над Иртышом, и где цвела своей красотой ханша Сузгэ, но заросла травой дорога в Сузгун, и ханский аргамак без поводьев знает путь к Карача-Куль. До Карача-Куль один переезд, но хану Кучюму он кажется дальше, чем до Ургенджа. Светлое озеро Карача-Куль совсем спряталось в зелёных камышах, и крепко засел на нём старый мурза Карача с своим улусом. Хмурит он свои седые брови, когда заслышит знакомый топот ханского аргамака, а его дочь, красавица Сайхан-Доланьгэ, только смеётся, потряхивая золотыми монетами, которыми усыпаны её чёрные волосы и белая грудь. Оставляет свою свиту хан Кучюм в улусе, а сам идёт к мурзе Караче один, чтобы не встревожить Сайхан-Доланьгэ. Выходит к нему на встречу сам мурза Карача и кланяется до земли.
― Да хранит бог хана Кучюма, ― говорит хитрый старик, принимая ханского коня. ― Какая забота загнала хана в такую пору ко мне? Глаза старого Карачи счастливы видеть солнце в своём улусе...
Молча идёт Кучюм в ставку Карачи, молча садится на дорогой бухарский ковёр, а Сайхан-Доланьгэ уже подносит ему чашу с кумысом, и смеётся ханское сердце. За Сайхан-Доланьгэ, как тень, ходит старая шаманка Найдык.
― Да хранит бог хана Кучюма, и пусть радуется его сердце, ― говорит Сайхан-Доланьгэ, кланяясь Кучюму в пояс. ― И ночью хан Кучюм не спит ― есть забота у хана.
― Ты давно знаешь мою заботу, Сайхан-Доланьгэ, ― говорит Кучюм, не отрывая глаз от красавицы.
― Казаки идут к Искеру?..
― Искер крепко стоит и будет ещё крепче...
― Не захворала ли красавица Сузгэ?
― И Сузгэ здорова...
Сидит хан Кучюм, пьёт кумыс и весело болтает с Сайхан-Доланьгэ: нет для него ни Искера, ни казаков, ни красивой Сузгэ. Всё на свете забывает хан Кучюм для своей красавицы и, оставляя ханскую гордость, поёт ей свои песни, как самый бедный степной пастух:
Слушает Сайхан-Доланьгэ ханскую песню и думает о другом, думает о молодом батыре, который уже три раза волчьими тропами ходил через Камень и возвращался оттуда с богатой добычей, ― по степным аулам уж поют песни про батыря Махметкула. Само счастье широкой тенью ходит за батырем Махметкулом; одно его имя наводит кровавый ужас на всех, кроме Сайхан-Доланьгэ, этой черноволосой красавицы с розовыми ушами и тонкими пальцами. Да, хан Кучюм поёт свои песни Сайхан-Доланьгэ, а Сайхан-Доланьгэ думает о батыре Махметкуле.
― Хана все любят, ― отвечает с улыбкой хитрая красавица. ― А я тебе спою, хан, старую песню. Слушай...
Так начиналась старая песня "о соломинке", в которой воспевались подвиги великого хана Темир-Ленка. Всему научался Темир-Ленк у муравья. Это ещё было тогда, когда, разбитый своими врагами, хан спасался в развалинах какого-то старинного кладбища. Темир-Ленк, как змея, заполз между могильными камнями и ждал здесь своей смерти. Он был один, а враг гнался по пятам. В ожидании смерти, Темир-Ленк мог наблюдать только муравья, который тащил длинную соломинку на могильную плиту. Сорок раз он оборвался с неё, а сорок первый втащил. Погоня пронеслась над головой Темир-Ленка, а он сделался, благодаря мудрости муравья, величайшим из всех ханов. Вот о чём пела красавица Сайхан-Доланьгэ, весело позванивая своим девичьим золотом и серебром.