Днепр стал протекать у самого Подола и безпрестанным в весеннее наводнение отмыванием берегов весьма приметно умалил сию часть города. Считают около 300 домов убылых. За тем след Почаины остался только в ее вершине, а бывшее устье ограничивается еще островком, оставшимся против Хрещатицкого оврага…“
Один из сохранившихся от половодья домов принадлежал купчихе Марусе. Но жители Киева называли ее „Пятимара“. В те времена слово „мары“ означало носилки для мертвецов. Ходила по городу молва, что купчиха пережила пятерых мужей, оттого и пошло прозвище. Как и хозяйку, недобрая слава окутывала дом.
„Кривобокая хата“, „Червячий закуток“, „Зашел и пропал“ — так называли киевляне жилище Пятимары на берегу Почаины. Лукьян, конечно, слышал нелестные отзывы об этом доме и его хозяйке.
Даже сорвиголова Ярема предостерегал студента:
— Надо бы хату Пятимары за версту обходить — пропадают там неведомым образом люди. Да уж больно много в ее подвалах золота, серебра и драгоценных каменьев! Сидит на том богатстве старая карга — сама не пользуется добром и с другими не делится. Несправедливо это…
— Да как бы мне самому в той проклятой хате не пропасть! — высказал сомнение Лукьян. — А ну как порчу наведет Пяти-мара или еще каким способом меня погубит. Рассказывали хлопцы о ее злодействах-чародействах.
— Есть давняя казацкая защита от всякой неведомой напасти, недобрых чар и даже от взора сатаны… — Лицо Яремы сделалось серьезным. — Ты, каламар, в своей академии многому обучился и, небось, в древние народные приметы и обереги не очень-то веришь.
Лукьян усмехнулся и пожал плечами:
— Во многое теперь, может, и не верю, да все давнее отметать не собираюсь. Если есть защита от злостных чар и прочей напасти, — воспользуюсь, не откажусь.
Ярема подался вперед и зашептал на ухо Лукьяну:
— Убей черного коршуна. Когти его привяжи себе к ногам просмоленной ниткой, крылья — к рукам, а голову с открытым клювом повесь на шею, только не спереди, а сзади. И не забывай: в хате Пятимары дулю не разжимать на левой руке!
Хотел Лукьян посмеяться над суевериями и дедовскими способами защиты от злобных чар, но сдержался. Подмигнул атаману и заявил:
— Все исполню, как ты сказал. Но из оберегов мне ближе добытый у ляхов нож золингенский…
Через несколько дней Лукьян отправился на берег Почаин ы, в дом, овеянный недобрыми слухами.
Дверь открыла сама хозяйка. Не успел студент предложить свои писарские услуги, как Пятимара хитро улыбнулась и замахала рукой:
— Заходи, заходи, дьяк-молодик! Будет для тебя и работа, и хорошая оплата за труд!
Удивился Лукьян: не в каждом доме его так душевно встречали и обещали щедро вознаградить. Переступил он порог и стал украдкой осматриваться: где же загадочная Пятимара прячет свое добро? Неужто эта „кривобокая хата“ набита золотом, серебром и драгоценными камнями?..
Но, видимо, его заинтересованные взгляды не ускользнули от прозорливой старухи. Улыбка ее стала еще хитрее.
— Садись, отдохни, дьяк-молодик, да наливочки вишневой отведай. Славная у меня вишневка!.. А я пока приготовлю бумаги, с которых копии надобно снять, — предложила Пятимара и указала на лавку за длинным дубовым столом.
И не было в ее голосе ничего зловещего, настораживающего.
„Может, брешут всё об этой старухе? — подумал Лукьян. — И чего только не услышишь в Киеве!..“
Он кивнул хозяйке и уселся за стол. Пятимара тут же удалилась. А студент продолжил разглядывать горницу и размышлять: „Если и есть у старой ведьмы золото и серебро, — здесь она прятать не будет. Скорее всего, в погребе схрон оборудовала. Ну, да Ярема все равно дознается, где скрыто ее добро. Начнет пытать — Пятимара ему сама расскажет. Главное — войти в доверие к старухе, чтобы она не побоялась на ночь глядя в дом пустить. А уж следом и Ярема с подручными ворвется…“
Недобрые мысли прервала хозяйка. Не вошла, а будто проскользнула — ни одна половица не скрипнула. Поставила на стол бутылку вишневки и серебряную чарочку и подмигнула гостю.
— Отведай моей наливочки, глядишь, и душа, и мысли посветлеют! — Пятимара пронзительно взглянула на гостя.
Голос ее вдруг сделался хриплым, грубоватым.
— Да выбрось из головы все, что на Подоле обо мне брешут. И мысли недобрые прочь — прочь гони, — хозяйка шутливо и многозначительно погрозила пальцем.