жившего в Ленинграде, а теперь обосновавшегося в Потсдаме. С ним из-за
язвительности слога и неугомонности характера мы старались поддерживать
исключительно теплые, и даже ласковые отношения. Поэтому включение
данной литературной пираньи в делегацию, конечно, было скорее благом. По
крайней мере, для моего друга, к которому она, т. е. пиранья, регулярно
наведывался, дабы излить душу и вруить очередное сочинение.
- Интересное начало, - сказал Семёныч, отхлёбывая добрый глоток пива.
В следующей бумажке присутствовало имя человека, у которого титулов
было почти столько же, как и у Николая II. Забыли сколько? Тогда напомню
некоторые: Император и Самодержец Всероссийский, Царь Казанский, Царь
Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсонеса Таврического,
Царь Грузинский, Государь Псковский, Великий Князь Лифляндский,
Курляндский, Волынский, Подольский, Финляндский…». И имя у него было
соответствующее - Вячеслав, т. е. Слава. Кроме того, с царем-мучеником его
роднила искренняя привязанность к жене и любовь к России. Но на расстоянии.
Жил он, как ехидно замечал вышеупомянутый литератор, в «деревне
Дюссель», название которой, если по-немецки было Дюссельдорф. Ну а
занимался Вячеслав-Слава практически всем, что имело даже отдалённое
отношение к культуре, искусству, театру, цирку и т. п., возглавляя попутно
местный Совет иностранцев.
- Нужный человек, - сказал Семёныч. - Вне всякого сомнения, он придаст
нашей делегации шарм.
Что он конкретно подразумевал под этим словом, я спрашивать не стал,
а, развернув следующую бумажку, увидел свою фамилию.
- А это что такое? – удивлённо вскинул я брови.
- Это, наверное, судьба.
- Какая ещё судьба?
- Мне показалось, что будет несправедливо, если кто-то другой займёт
твоё место, - сказал Семёныч. – Поэтому я решил дать тебе шанс и довериться
судьбе. Судьба решила – в Москву поедем вместе. Замётано?
- Замётано, - деланно вздохнул я, хотя, чего греха таить, в последние дни
очень сожалел, что излишне упорно отказывался от поездки в Москву за
олигархический счёт.
Следующий фантик выдал имя несгибаемого антикоммуниста и, как он
утверждал, русского патриота, Константина Михайловича, славившегося весьма
неуживчивым характером и умением говорить на необыкновенно правильном и
красивом русском языке.
- Ну как после этого не верить в провидение и судьбу, - выдохнул
Семёныч. – Это именно то, что нам нужно. Да ещё истинно русский, старая
эмиграция, - добавил он не то с уважением.
- А вот и лидер главной организации российских немцев Вальдемар….., -
подхватил я его тон, развернув следующую бумажку. – Без него, согласись, нам
было бы в Москве неуютно.
- Конечно. Как-никак представитель титульной нации, - сказал берлинский
друг, отыскивая взглядом официантку.
И, наконец, последним номером нашей иллюзионной программы стала
художница-дворянка Ксения Фёдоровна, известная не столько своими
картинами, к слову, весьма профессиональными, как тем, что вдруг забросила
их и принялась создавать ассамбляжи. Непосвящённым поясню, что
ассамбляж это нечто очень напоминающее макет, в котором могут
соседствовать молоток, скрипичный смычок, старый башмак, кусок
облицовочной плитки, солнцезащитные очки, фотография секретаря Союза
писателей России поэта Льва Котюкова, кочерга, пластмассовый выключатель,
трубка телефонного аппарата и кусок необработанного янтаря. Все эти
предметы прочно скреплены между собой, а вся композиция называется «Река
жизни», или «Ноев ковчег», или «Мост через Изар». С какой стати в ней
присутствует Лев Котюков с кочергой мне, видимо, никогда не понять. Но это,
как говорится, ещё полбеды. К стыду, я ни разу даже приблизительно не смог
отгадать, чему конкретно посвящён тот или иной ассамбляж. Художница,
которая время от времени пыталась приобщить меня к этому виду
изобразительного искусства, горестно вздыхая, говорила: «Дружок, это же так
просто и в то же время всеобъемлюще. Ну, признайся, какие ассоциации
вызывает у тебя футляр для скрипки, в который я поместила миниатюрную
наковальню и стоптанный комнатную тапочку?»
Не найдя что ответить, я только пожимал плечами.