проявление лени. Как и Марат, он тоже упорно считает себя ташкентцем. А ведь
родился в Самарканде, окончил там школу, долго жил в Кишиневе, а сейчас вот
в Одессе.
Оба они очень надежные друзья. Таковых в моей жизни было несколько и
я обязательно расскажу о них, тем более что дружба наша протекала весело и с
массой забавных ситуаций, чем-то напоминающих сюжет фильма «Мои друзья»
Пьетро Джерми.
2011 г.
Экскурсия на кладбище
«Видите, какие люди здесь лежат?»
Когда-то, теперь уже давно, я жил в Ташкенте и заведовал отделом
информации в газете «Вечерний Ташкент», которую редактировал хороший
журналист и очень правильный человек Сагдулла Караматов. Возглавлял он
также «вечёрку», выходящую на узбекском языке, которая называлась
«Тошкент окшоми».
Эти газеты появились вскоре после ташкентского землетрясения 1966
года. Правда, штатное расписание, т. е. количество сотрудников, было
утверждено только на одну газету, зато гонорарный фонд на две. Почему так
случилось никто не понял, да особо и не разбирался — не до того было.
Решив, что позже всё отладится, на две газеты утвердили одного
главного редактора, тот набрал сотрудников и пошло-поехало.
Но, как известно, нет ничего постояннее временного: обе ташкентские
«вечёрки» так и продолжали делать вполовину урезанным штатом. Нагрузка,
конечно, была высокая, зато гонорарный фонд делили не на полный штат
корреспондентов, завотделов и внештатных авторов, а наполовину. Поэтому
жилось нам совсем неплохо. В материальном смысле. Ну а в духовном...
Впрочем, и на это грех было жаловаться. Или мне так кажется? Ведь одно из
свойств памяти – забывать плохое. Но как бы то ни было, сегодня, когда лоб в
поту, а душа в ушибах, едва ни всё минувшее вспоминается с теплотой,
снисхождением и доброй улыбкой. А тогда…
Тогда в нашей редакции, впрочем, как и в любом творческом коллективе,
время от времени возникали склочно-конфликтные ситуации. И охота за
сенсациями, писание заметок, репортажей, отодвигалось на третий план, так
как на первом оно никогда не было. Коллектив дробился на группки и
группировки, плёл и расплетал всевозможные интриги и был готов в массовом
порядке приступить к написанию анонимок, а заодно «открытых писем». Вслед
за которыми, как известно, прибывают комиссии, и начинается что-то
невообразимое.
И вот в момент, когда руки особо нетерпеливых моих коллег уже
вставляли листы бумаги в пишущие машинки, чтобы просигнализировав, куда
надо разоблачить «злодеев», по кабинетам веером разносились звонки
внутренних телефонов, оповещающие голосом редакционной секретарши
Марины, что все сотрудники срочно приглашаются на собрание к главному
редактору.
Гуськом и в полном молчании мы переступали порог его кабинета, как
правило, не подозревая, зачем он нас собирает. Может, с целью огласить некую
важную директиву руководящих органов, продемонстрировать нас очередному
иностранному гостю, попутно, вроде бы ненароком, обронив: «В нашем
коллективе трудятся представители одиннадцати национальностей...», а может,
попрощаться в связи с переводом на другую работу? Впрочем, наше
любопытство удовлетворялось довольно быстро, ибо Сагдулла Музафарович
витиеватых фраз не любил, а предпочитал конкретность.
— Опять, значит, кто-то начинает, — буравя взглядом каждого в
отдельности и всех разом, говорил он, когда мы рассаживались по своим
местам. — Надо, значит, работать, а они начинают. Комиссии, понимаешь, хотят.
Проверки всякие...
Сказав это, он приподнимался с кресла и со всего маха ударял кулаком
по крышке письменного стола. Как рассказывали редакционные ветераны, из-за
этой своей привычки он несколько раз вдребезги разбивал лежащее на нём
стекло и даже как-то поранил руку. Но когда я поступил в «вечёрку», на
караматовском столе был уже плексиглас, который его кулаку не поддавался.
— Ничего не думаете! — повышал голос Караматов. — А нам, значит, уже
всё известно. К вашему, бездельники, счастью — известно. На моей родине в
Бухаре люди говорили: хитрую птицу за клюв ловят. Вы поняли? Нет? Тогда
проще скажу: два арбуза под мышкой не удержишь.
Произнеся эти полные тайного смысла и восточной мудрости слова, он