Поэтому мудрый и ведающий, чему «впредь быти», гречанин Василий, по всей видимости, языческий волхв, служитель Велеса.
И тут-то мы подходим к разгадке намеков переписчика: он имел в виду, что в этом сказании о начале Москвы речь идет о дохристианских, языческих временах, о языческом волховании и о князе-язычнике. Почти наверняка переписчиком «Сказания» был священнослужитель. В конце сборника, содержащего в числе прочих произведений одно из сказаний о начале Москвы, имеется приписка составителя и переписчика: «Снискася и написася книга сия тщанием живущего за Яузою в Котельниках многогрешного иерея Николаевского Андреа Григориева сына». Забелин говорит, что переписчик мог быть и «досужим мирянином», но это тоже не снимало с него обязанности избегать описания языческих гаданий и вообще упоминать что-либо о язычестве, кроме как с разоблачением и хулением его.
Тогда еще действовал указ царя Михаила Федоровича, запрещающий на Москве по переулкам и улицам на Святки скоморошить, в нем порицались те, кто на Богоявление «дару Божию хлебу поругаются, всяко животно скотское, и зверино, и птичье пекут», а нарушителям запрета грозили «быти … в великой опале и в жестоком наказанье».
Приписка «правее всех сказаний» имеется на многих копиях, следовательно, о языческой основе этого «Сказания» знали или догадывались многие переписчики и многие читатели. В наше время А. И. Асов увидел в князе Даниле Ивановиче князя Моска и написал об этом в очерке «Москва ведическая» (1999).
Можно предположить, что сказание о Крутицкой епархии в своей средней части с большой долей вероятности сохранило фрагмент очень древнего сказания языческих времен о приходе вятичей и основании ими Москвы. Видимо, к этому факту и относится замечание переписчика, что оно «правее всех сказаний».
Однако продолжим путь по Кулишкам.
«В том острову [князь Данило Иванович], — повествует „Сказание“, — наехав посреде болота островец мал, а на нем поставлена хижина мала, а живет в ней пустынник Букал, а потому хижина именуется Букалова».
Болотистые Кулишки ближе к Яузе переходили в луговину, заливаемую половодьем. Планы и изображения этой местности, даже относящиеся к XVII веку, показывают, что луг оставался незастроенным, в устье Яузы находились водяные мельницы, была оборудована пристань для судов, но жилые постройки начинались только на левом берегу, где был подъем на холм. Так что и хижина пустынника Букала могла стоять лишь за рекой.
Видимо, отдавая дань христианской традиции, переписчик старинного сказания назвал Букала пустынником, то есть, как объясняет это слово толковый словарь, человеком из религиозных соображений поселившимся в безлюдном месте и отказавшимся от общения с людьми. Однако имя «Букал» никак не подходит для пустынника.
Такого имени нет ни в христианских святцах, ни в гражданском перечне имен, ни в древнем славянском именослове. Значит, это прозвище. А, как известно, каждое прозвище имеет под собой основание, указывая на какую-либо примечательную черту человека. Распространенным поводом для образования прозвища человека является его профессиональная деятельность.
Каждая водяная мельница стоит на запруде, и та часть водного потока, которая находится под мельничным колесом и вращает его, называется букалищем. Букалище с его крутящейся водой считалось местом обитания водяного и чертей. В рукописи XVII века про него сказано, что оно «лукавых жилище» и что это общеизвестно: «И кто бо не весть бесов, в омутах и букалищах живущих?» Живущий при мельнице мельник должен был ладить с обитателями букалища, он заключал с ними договоры, приносил им жертвы, а при особо хороших отношениях дружил с ними и даже гостил у водяных. Наверное, мельник с мельницы на Яузе пользовался у окрестного населения славой если не колдуна, то человека, почерпнувшего в букалище кое-чего из чертовщины, оттого и прозванного Букалом.
В. Д. Поленов. Мельница. Эскиз декорации. 1896 год
Сведения о хижине Букаловой ограничиваются лишь сообщением о ее существовании и имени живущего в ней «пустынника».
На этом прерывается повествование об основании Москвы, и автор переходит к теме Крутицкого подворья.
«И после того, — говорится в „Сказании“, — князь великий Данило Иванович с тем же гречанином Василием спустя 4 дни наехав горы, а в горах тех стоит хижина мала, и в той хижине человек римлянин, имя ему Подон.
И возлюби князь великий место сие, и на том месте дом себе восхоте устроить.