Беслаи, постояв над яркими подушками, опустился на корточки и прислонился к стене, раскинув полы праздничного халата.
— Когда-то нам хватало одного тряпичного мяча, Ашик. И первые луки мы с тобой сделали сами, выломав ветки старой ивы. Ты порезал руку, натягивая тетиву, помнишь?
— Конечно! За ветки нам попало. Это была священная ива.
Ашик расхохотался, покачиваясь на подушках, и хлопнул в ладоши. Вышитая штора поползла в сторону, прибежавшие девушки склонились, протягивая мужчинам подносы с виноградом и кубками.
— Выпей, брат! Ты устал и не можешь забыть тягот ночевок на заснеженных скалах.
Беслаи выставил руку ладонью вперед: девушка, опустив насурьмленные глаза, поставила поднос на низенький стол, кланяясь, отступила за штору. Но не ушла, шепталась там с подругами, и время от времени, показывалась за складками кудрявая черноволосая голова с тяжелой серьгой, взблескивал горячий любопытный взгляд.
— Все они ждали тебя, брат. Тебя любит народ, тебя славят поэты и смотри на нее, вчера она прибежала ко мне, плача, потому что боялась — подруги обойдут ее и она не сумеет привлечь внимания славного воина. Хочет быть первой в твоем гареме, брат. В настоящем. Который будет, когда ты, наконец, остепенишься.
Беслаи оглянулся и услышал, как засмеялись девушки, зашептались, обсуждая его движения. И царь рассмеялся, щуря красивые узкие глаза, потирая длинными холеными пальцами смуглую щеку.
— Она… Она похожа на Тириам.
— Нет. Я не отдал бы тебе невольницей свою дочь, Беслаи. Тириам родила мне трех сыновей, но не повторила себя. Эта девочка привезена из-за гор, три года назад. Я тоже увидел сходство и потому оставил ее для тебя. Три года она слышала о твоей доблести и отваге. Теперь ее герой — ты, брат Беслаи. Мне кажется, это знак. Мне нужен хороший советник, а тебе нужен отдых. Двадцать лет снегов, холодных ночей, бесплодных пустынь. Не хватит?
Беслаи, сложив на коленях руки, покачал головой, собираясь ответить. Ашик благожелательно разглядывал широкое неподвижное лицо брата. Таким и был тот, всегда, сколько помнил его царь — невозмутимый, лишь на лоб набегали морщины, когда сердился или задумывался. Да губы светлели, когда стискивал челюсти. И вдруг пришла в голову царя совсем не праздничная мысль, упала, как с крыши падает вода от вчерашнего дождя, о котором уже все забыли. Ашик продолжил, глядя на недвижное лицо:
— Или я начну думать, что ты стремишься отсюда, пользуясь любым предлогом? Мы клялись в верности друг другу, брат. А ты, не успев омыть ноги в источнике под старой ивой, надеваешь сбитые чувяки, и след твой заметает ветер. Что не так? Ты об этом хочешь говорить со мной?
— Да.
— Ну что же. Я слушаю.
— Отошли слуг, Ашик. И девушек тоже.
— Нет, Беслаи! Что слуги? Они не мешают, но вдруг нам захочется освежить рот питьем или поесть?
— У нас есть питье. И фрукты.
— Оно уже нагрелось. А на виноград села оса, видишь? Да, постой, я расскажу тебе, один мой ученый сейчас делает состав, способный отгонять всех летающих тварей. Его можно будет нанести на лицо, и никто не укусит, вся мелочь будет облетать тебя стороной.
— Еще наша бабка воскуривала дикие травы, Ашик, это средство знает каждая старуха, живущая не во дворце.
Ашик махнул узкой рукой, сверкнули тяжелые кольца.
— Не то! Не то! Мой ученый делает пудру, что светится на лице, как лунная пыль. Представь! Через десять или пятнадцать дней он закончит, и я подарю ему дом. Устроим праздник.
— Отошли слуг, Ашик.
Царь замолчал и, нахмурившись, сел. Прозвенев, кресло медленно подняло спинку и подлокотники. Хлопнул в ладоши.
— Смените шербет, принесите свежие фрукты, вина. И немного мяса. И сладостей. И…
Увидел, как ползет по обветренным губам Беслаи улыбка, и оборвал указания. Шевельнул кистью руки, приказывая поторопиться.
— Ты стал капризен, как женщина, брат.
— Ты? Ты увел меня, чтоб оскорблять?
— Как женщина, рожденная в неге гарема и никогда не знавшая работы и горестей. Которая ест, спит и рассматривает через решетку, увитую цветами, приходящих к хозяину мужчин, чтобы потом обсуждать их с товарками. Боясь, а вдруг хозяин услышит и нахмурится. И это единственный риск, который доступен ей. Давно ли ты стал таким, брат? Что сделало тебя таким?
Ашик молча смотрел на молочного брата и губы его кривились в недоуменной и обиженной гримасе.
— Ты…
Но шторы распахнулись, под нежную музыку вереница девушек внесла подносы. Легко сгибаясь, ставили ношу на столики и, поклонившись, убегали в другой конец большой комнаты, скрывались за дверями, смеясь.