Анекдоты, впрочем, весьма близкие к реальности, ходили и про его роскошный магазин — Солодовниковский пассаж, стоявший между универсальным магазином «Мюр и Мюрилиз» (ныне ЦУМ) и Кузнецким мостом, на том месте, где сейчас сквер. В 1941 году в пассаж попала немецкая бомба.
Влас Дорошевич:
«Построил пассаж — помещения прямо за грош сдаёт. «Мне больших денег не надо. Был бы маленький доходец». Торговцы и накинулись. Магазины устроили — великолепие. Публика стеной валит. А Гаврил Гаврилыч по пассажику разгуливает и замечает: к кому сколько публики. А как пришёл срок контрактам, он и говорит: «Ну-с, публику к месту приучили, очень вам признателен. Теперь по этому случаю вы, вместо 2 тысяч будете платить шесть. А вы вместо трёх и все десять». Попались, голубчики, в ловушку. Он их и облупливает. Стонут!»
А когда захотелось Солодовникову стать почётным гражданином и статским советником, то пришлось волей-неволей тратить деньги на благотворительность, ведь эти привилегии просто так не давались. Надо было прийти в Городскую думу и задать вопрос: какая помощь нужна городу? Спросившему рассказывали, какие больницы или учебные заведения требуются Москве сейчас, он брал на себя обязательство построить что-либо из описанного, а в качестве награды получал почётное звание. Но скрягу-Солодовникова, «папашу», здесь встретили особо, заявив, что никакие больницы Москве не требуются, всего в избытке, а нет только клиники венерических болезней. Возмутился Гаврила Гаврилович: чего это ему «стыдную» больницу строить предлагают — отказался. Прошло время, пришёл он во второй раз — и то же самое. Ив третий — опять. Понял тогда Гаврила Гаврилович, что нет у него другого выхода, и построил великолепную клинику, оборудовав роскошное здание по самому последнему слову тогдашней науки и техники. Только просил имя своё этой больнице не присваивать, — город согласился. Ныне это Клиника кожных и венерических болезней МГМУ (Первого московского государственного медицинского университета им. И. М. Сеченова) на Большой Пироговской.
Став действительным статским советником, Гаврила Солодовников продолжал жить так же как раньше: питаясь вчерашней кашей, экономя на всём, попрекая родных каждым куском хлеба…
Даже смерть его стала анекдотом: говорили, что за гробом миллионера ехали пустые кареты. Их специально наняли наследники, понимавшие, что никто не придёт проводить в последний путь старого скрягу, и стыдившиеся этого.
И вот пришло время вскрывать завещание Солодовникова — и оно как громом поразило Москву. Старшему сыну он отписал триста тысяч, другому — сто, по пятьдесят — двадцать— десять тысяч сёстрам родным и двоюродным, всю родню упомянул, никого не забыл. А потом следовало главное: «36 моих миллионов разделить на три равные части и отдать на нужды народа». 12 миллионов — на устройство женских гимназий. 12 миллионов — в ведение земств для устройства профессиональных школ. 12 миллионов — на постройку дешёвых квартир для бедных, чтоб стоимость квадратной сажени не превышала трёх рублей в год. Преимущество же в найме этих квартир дать бывшим приказчикам Солодовниковского пассажа.
Вот такая жизнь и такая смерть. Одно только подпортило картину: детей своих Гаврила Гаврилович воспитал такими же скупцами, каким был сам, и отдавать папашины миллионы им ох как не хотелось. Чтобы акции не упали в цене, купец предусмотрел пятнадцатилетний срок постепенной их продажи и продажи всей своей недвижимости. Вот и тянул сын Солодовникова до последнего, всё доказывал, что продавать ничего не выгодно… Умер Гаврила Гаврилович в 1903 году, а спустя пятнадцать лет грянула революция, и вся недвижимость Солодовниковых, все предприятия были национализированы. Что сталось с сыном купца Петром Гавриловичем, точно не известно: то ли уехал за границу, то ли подался в управдомы…
А в упомянутой богадельне много лет спустя произошла жутковатая история, не уступающая многим киноужастикам. У дома дешёвых квартир было два крыла — для одиноких и для семейных. Различались они площадью квартир и назывались «Независимый гражданин» и «Красный ромб». Оба крыла были спланированы по принципу общежития — с коридорной системой. В «гражданине» комнаты-клетушки были всего лишь два на четыре метра, но зато с четырёхметровыми потолками: от потолка «два двадцать» у тогдашнего архитектора мог и приступ случиться. В «ромбе» — комнаты были побольше: четыре на четыре метра, с такими же потолками. Кухни и туалеты — общие на этаж.
После революции в каждую комнату-одиночку впихнули по семье — в порядке «уплотнения». Изобретательные граждане соорудили в своих жилищах антресоли и спальные места устроили там, как на верхней полке в поезде. Так и жили вплоть до 1965 года, когда дом решено было расселить и отдать под учреждения.