Литературное дарование встретилось с серьезным профессиональным подходом. Может быть, иным ученым людям он не покажется достаточно серьезным, но, думаю, и они не станут отрицать, что точнее Семеновой о викингах у нас пока не писал никто. (И подозреваю, что не только у нас.)
Я не стану повторять послесловие Е. Перехвальской к «Валькирии», воспевая компетентность и увлеченность автора. На радость или на беду пишущим этнографам, в России выросло поколение читателей, для которых этот уровень компетентности — в самый раз. Они понимающе ухмыляются, сопоставляя рассказ «Лебеди улетают» с «Сагой об Олаве сыне Трюггви». Они знают, почему береза подходит для кеннинга мужа. Они моментально переводят обратно на русский с «датского» и лишь ненадолго задумываются над кельтскими корнями. (Кому интересно, могу сообщить, что «marach» (др. — кельт. «marka») и означает «боевой конь», в отличие от крестьянской лошадки, а «spatha» — «меч». Кстати, Роландов(а) Дюрандаль тоже спата, и тоже воспринимается как особа женского пола: «теперь ты овдовеешь».) Они рвут друг другу пасти во время поединков Волкодава, обсуждая, возможен или невозможен тот или иной удар… По-видимому, только на таких читателей и стоит работать.
Но было бы странно, если бы эта зубастая свора не сыскала фактических ошибок. Странно, что ошибок мало! И те, что попадаются, скорее просто неточности. Так, когда викинги в «Лебединой Дороге» захватили корабль монахов, внимание Хельги привлекли «листы пергамента, ровно обрезанные и сшитые». Этого, сдается мне, быть не могло. То, что увидел Хельги, скорее напомнило бы ему плоские, но массивные деревянные ларцы, обтянутые кожей. (Библия из Бремена, IX век или ранее — вы шутки шутите с тогдашними переплетчиками?!) Листы он заметил бы не прежде, чем пожелал ознакомиться с содержимым и открыл застежки. А листать такую книгу задом наперед столь же неудобно, как открывать ларец, перевернув его кверху дном. Будь ты грамотный или нет, верхняя крышка переплета украшена рельефно — резьба и тиснение по коже, инкрустированные камни, — а нижняя, которая об стол трется, — сравнительно плоская (в русском, более позднем, варианте — даже с четырьмя заклепками по углам, на манер ножек).
Сомневаюсь также, что Эвриха в самом деле забавляло благоговейное отношение Волкодава к книгам. Действительно, странствующему книгочею случается заниматься своим трудом в совершенно неподходящих местах и положениях. Однако попробуйте прикинуть стоимость книги, написанной не на бересте, в мире, где нет бумаги и печатных станков. В мире Тилорна в соответствующее время ценою хорошей книги могло быть поместье со скотом и крестьянами. Да и не очень хорошие книги стоили серьезных денег, и читать их за едой было примерно то же, что в наше время — есть за компьютером, над дискетами и компактами: если позарез нужно, то можно, но лучше все же так не делать. Честное слово, ничего нет потешного в том, что человек моет руки, прежде чем взяться за пергаментную книгу; наоборот, это в высшей степени нормальное поведение.
Впрочем, скажем прямо: большая часть фактографии лежит за пределами моей эрудиции. Ее у меня хватает ровно на то, чтобы осознать: в лице Семеновой мы имеем не «туриста в прошлое», а исследователя, который пишет о том, что хорошо знает. Это еще одна причина, по которой читать исключительно приятно.
«Пиши либо о том, что знаешь лучше всех, либо о том, чего никто не знает». Здесь мы подходим к следующему интересному вопросу: в чем причины плавной смены жанра, наблюдаемой в творчестве М. Семеновой?
1980–1984. «Лебединая Дорога». Чистой воды историческая проза, с ярлыком «детской литературы». Не «новая встреча с героями книги «Валькирия», как говорится в чудовищной аннотации, а первое появление отдельных персонажей «Ведуна» и «С викингами на Свальбард». Далее по хронологии — рассказы и повести о той же эпохе.
1989–1991. «Валькирия».
1992–1995. «Волкодав». 1995–1996. «Волкодав: Право на поединок». Откровенное фэнтези. Странное, непривычное, многими решительно отметаемое, но бесспорное фэнтези.
Что бы Марии Семеновой по-прежнему вести свой гордый драккар в кильватере Стеблин-Каменского? Зачем покидать поприще, на котором ей заведомо нет равных, да еще сейчас, в расцвете моды на Скандинавию? На что ей сдался собственный вторичный мир, о котором «никто, кроме нее, не знает» (и, соответственно, никто не оценит эрудиции историка)?