Выбрать главу

— Никуда не годится, — покорно согласился младший брат, горестно повесив огненную голову, как приговоренный к смерти смутьян на картине «Утро стрелецкой казни».

— Правильно, никуда. А потому завтра мы едем за товаром.

— К Ровшану? — деловито спросил Васек.

…Ровшан исправно поставлял братьям для продажи ржавые награды Третьего рейха, потертые флаги времен Второй мировой войны, сшитые и умело состаренные на крошечной фабрике хитрого азербайджанца, а также иную дребедень из той же серии, охотно покупаемую толпами иноземных гостей, посещающих Арбат.

— Нет, братишка, хватит доброму дяде кланяться.

Толян задумчиво посмотрел вдаль.

— На поля мы с тобой поедем.

— К-как на поля?

Васька сделал глаза по пятаку.

— Запросто. Сядем на поезд и поедем.

— Так ведь… Так в прошлом году Кольке Семину ногу миной напрочь оторвало. А Шурик с Нового Арбата — тот вообще не вернулся. А Димон…

— Заткнись, — ласково посоветовал старший брат. Но Васек, пораженный услышанным, затыкаться и не думал.

— А Димон говорит, что черные копатели все напрочь продали душу дьяволу. И что он их встречает в ихней первой разрытой могиле и забирает душу в обмен на барахло мертвецов. Ты ж их видел, копателей. У них же глаза как у живых трупов, потому они всегда в темных очках и ходят сплошь все в черных кожанках, которые…

Звонкий подзатыльник прервал затянувшийся монолог. Васек скатился с ящика и наконец заткнулся.

— Вот так-то лучше, — удовлетворенно кивнул Толян. — Так вот, слушай и запоминай. Все когда-то начинают. Это раз. Во-вторых, бабушкины сказки ты кому-нибудь другому рассказывай. А вот если повезет, то мы с тобой на всю жизнь — короли. Помнишь, рассказывали, пацан — не помню, как зовут — на Брянщине нашел консерву — блиндаж, засыпанный взрывом. А в нем автоматы в масле, барахло, тряпки, патроны — всё как с конвейера. Помнишь, чего дальше-то было?

— Ага, помню, — мрачно кивнул Васек. — У него крышу сорвало. До сих пор в дурдоме вместо тех автоматов дужки от кроватей чистит, а потом из них от санитаров отстреливается.

— Дурак, — с сожалением сказал Толян, застегивая доверху набитую сумку. — Это он от хорошей жизни тронулся. От водки да от наркоты. Деньги-то надо с умом тратить.

Васек пожал плечами и, примерившись, взвалил на плечи неподъемную сумку. Переноска товара с некоторых пор была его священной обязанностью.

— До тех денег еще добраться нужно, — прохрипел он из-под поклажи.

— Доберемся, — уверенно заявил старший брат. — Сам сказал, что Тарас вчера за паршивый крест полштуки поднял. Мы с тобой что, дурнее Тараса?

Вася ничего не ответил. Какая-то проклятая железяка сквозь ткань жутко давила на шею, и сейчас ему было не до философских споров. Он на ходу крутил головой и плечами, стараясь уложить сумку поудобнее, и думал о том, что его брат окончательно свихнулся, если решился на такое страшное дело.

* * *

Деревенька была маленькой, состоящей из десятка крохотных, полуразвалившихся избушек, похожих на стаю нахохлившихся воробьев. Из кривых крыш торчали пучки соломы, кое-где в квадратных дырах слепых окон вместо выбитых стекол были вставлены куски фанеры. Над трубой только лишь одной избы вился сизый дымок, и охотники за удачей облегченно вздохнули.

— Вроде кто-то там есть…

— Похоже, — согласился Васек. — Ну балдею, прям пейзаж из игры «Сталкер». Неужели в такой тьмутаракани люди живут?

— Живут, еще как живут, — усмехнулся Толян. — И бились в свое время с фрицами за эту тьмутаракань — будь здоров. А глядишь, если б не бились, пили б мы с тобой, Вася, не разбавленное пиво из ржавых бочек, а настоящее баварское с немецкими сосисками. И катались на «меринах».

— Кто-то, может, и катался б, — хмуро огрызнулся Вася, тряхнув рыжей головой. — А кто-то вкалывал бы на герра Ганса, кровавыми соплями умываясь.

Толян расхохотался.

— Это в тебе, братишка, школьная программа говорит, которая еще из башки не выветрилась. Ну да ладно, пошли. Может, местные пожрать чего продадут. А то, как с поезда сошли, так два дня уже на консервах живем. Так и загнуться недолго…

…Бабка была старая, скрюченная годами в дугу под стать своей покосившейся избе. Когда бесцеремонный Толян толкнул незапертую дверь и шагнул внутрь, ковырявшаяся в печке бабка не по годам резко обернулась, сжимая в руках почерневшую от сажи кочергу. В ее широко открытых, бесцветных глазах был такой ужас, что даже Толян слегка опешил и, отступив назад, чуть не сбил младшего брата, собиравшегося войти следом.

— Т… ты чо, мать?

Бабка выставила вперед кочергу и взвизгнула:

— Не подходи!!!

Толян немного освоился с ситуацией, вдруг застучавшее пулеметом сердце вновь вернулось в привычный режим работы.

— Ух, напугала, ведьма старая, — пробормотал он, на всякий случай продолжая пятиться к двери. Несмотря на преклонный возраст, бабка весьма сноровисто обращалась с тяжелой железкой. — Ну, не рада гостям, так и скажи, чего ж орать то, будто тебя режут?

Бабка подслеповато прищурилась. Кочерга на дециметр опустилась книзу.

— Так ты хто будешь-то?

— Человек московский, — ответствовал Толян, отойдя на безопасное расстояние.

— Человек? — подозрительно переспросила бабка, вглядываясь в полумрак. — Ишь ты, и вправду — человек, — вдруг удивленно вскинула она кверху седые брови. Жутковатое с виду орудие окончательно опустилось на пол.

— А кто ж еще? — хмыкнул Толян, облегченно потягивая носом. Воздух пах кислыми щами и свежеиспеченным хлебом.

— Да так, ходють тута всякие, — сказала бабка, отводя взгляд и крестясь на висевшую в углу икону. — Ну, коли люди, так проходите, садитесь за стол. Чаво в дверях-то торчать?

— Давно бы так, — во весь рот улыбнулся Толян, пропуская вперед слегка ошалевшего от бабкиного визга братишку. — А то сразу за кочергу.

Бабка ничего не ответила, лишь нахмурилась и полезла в печь за чугунком…

…Толян облизал грубую деревянную ложку и положил ее на стол.

— Ну, мать, дай Бог тебе здоровьичка, потопали мы.

— Далеко ль собрались, голубчики?

Пока братья хлебали щи, бабка слегка отмякла лицом, суровые морщины вокруг рта и глаз немного разгладились. Видно было, что хозяйка рада гостям, которые, видимо, в эти забытые богом места забредали нечасто.

— Клад ищем, — улыбнулся Толян. На сытый желудок он умел очень располагающе улыбаться.

— Клад…

На бабкино лицо снова набежала тень.

— Клад, значица… Езжайте-ка вы домой, ребята, — ни с того ни с сего вдруг резко и зло сказала она.

— Чо это ты, мать? — удивился Толян. Даже помалкивающий всю дорогу Васек от такого оборота событий недоуменно поднял глаза над тарелкой.

— Да ничо. Бывали тут до вас такие же сопляки, тоже искали… И нашли… На усю жисть наелись.

Толян навострил уши.

— Чего нашли-то, мать?

Бабка рассерженно стукнула об стол сухой ладонью и поднялась с табуретки.

«Ничего себе, рост у нее… Только что была согнута в три погибели…» — промелькнуло в голове у Василия.

Старуха поставила на дощатый стол высохшие руки и нависла над братьями.

— Нет тута ничего, парни. Только кровь вокруг человечья, которую земля принять не может. Потому что шибко много ее, кровушки. И нашей, и не нашей. Раньше деревня большая была, да в войну фашисты проклятые всех под корень вырезали и мертвым мясом колодцы забили. И с тех пор не оправилась земля. И теперя вряд ли оправится. А живому человеку жить здесь заказано…

Бабка говорила монотонно, громко и нараспев, будто читала молитву. Выцветшие от времени глаза ее расширились, невидящий взгляд блуждал по углам старой избы, и дрожали старые руки, отчего мешочки обвисшей, сухой кожи на них колыхались, будто желтые тряпки.

— В воздухе новой войной пахнет, я чую. Кровью, смертью, пеплом пахнет. Да только эта война пострашнее прошлой будет. Намного страшнее. Последняя это будет война для всех людей, что на земле живут. Последняя…