Турн пришел в ярость, узнав, что Эвандр заключил союз с троянцами и выступает теперь против него. Заметив, что сын Эвандра, Паллас, рубится на мечах с юным Лавсом, сыном Мезенция, Турн усмотрел в этом возможность отомстить. Крикнув, что сам выйдет на поединок с Палласом, он вынудил Лавса отойти в сторону. Паллас принял вызов мужественно и храбро сражался с Турном, но силы их были не равны, и Турн вскоре убил юношу, насквозь пронзив и его щит, и его тело одним ужасающим ударом тяжелого дубового копья с бронзовым наконечником. Стоя над телом поверженного Палласа, он сказал: «Отошлите труп этого мальчишки его отцу-предателю; он это вполне заслужил». И, поставив ногу умирающему на грудь, сорвал с него тяжелую, украшенную золотыми пластинами перевязь, а потом широким шагом пошел прочь, размахивая в воздухе своим трофеем и громко смеясь.
Когда Эней услышал об этом, его охватил бешеный гнев. Он велел Сересту держать оборону, а сам отправился искать Турна и по пути убивал направо и налево – безжалостно, жестоко. И действительно был похож на бешеного пса среди овечьего стада. Латины бежали, завидев его, как до этого троянцы шарахались от Турна, когда тот ворвался в их лагерь.
Но Турна Эней нигде не находил. Убив Палласа, тот исчез с поля боя. И у кого бы я ни спрашивала, никто не знал, что он делал, пока Эней искал его на поле брани, громко вызывая на поединок. По всей видимости, Турн просто решил отдохнуть, перевести дух где-нибудь в тени на холме, но уж больно неподходящее время он для этого выбрал.
Зато на поединок с Энеем вышел Мезенций, старый этрусский тиран. Люди, которые видели это сражение, говорили, что бились они на равных. Когда Эней ранил своего противника копьем в бедро, соратники Мезенция окружили его, посадили на коня, а его сын Лавс стал прикрывать их отход. Лавс хоть и был молод, но смело пошел на Энея, не слушая его тщетных призывов не делать этого. И Энею пришлось с ним драться. И первым же ударом меча он сразил юношу. Старого Мезенция он нагнал на берегу реки. И старый тиран, узнав, что его сын убит, обернулся и крикнул Энею: «Ну что ж, давай сразимся! Что значит теперь для меня моя жизнь?» Он первым ринулся в атаку, и сперва Эней убил его коня – одним ударом промеж глаз. Но и придавленный павшим конем к земле, раненый Мезенций продолжал свирепо сражаться, точно разъяренный медведь, и Энею пришлось перерезать ему горло.
И многие латиняне, видевшие эту схватку, задавали один и тот же вопрос: почему с предводителем троянцев сражается Мезенций, а не Турн?
А Эней, убив Мезенция, почувствовал, что гнев его улегся. Он вернулся туда, где лежал Паллас, и, обливаясь слезами, приказал завернуть юношу в плащ и доставить к отцу в сопровождении почетного караула. Но никаких рабов, которых следовало бы принести в жертву, он с ними, разумеется, не отправил, хотя именно так описывал мне эту сцену мой поэт; уж не знаю, как это ему в голову могло прийти, что италийцы, его соотечественники, способны совершить подобное варварство. Может, грекам это вполне было свойственно, не знаю. Скажу честно: почти все, о чем пел мне поэт, оказалось правдой, и все же есть в его поэме маленькие ошибки и недочеты; и я, рассказывая о своей судьбе, все пыталась как-то залатать эти крошечные прорехи в величайшем из эпических полотен всех времен и народов. Итак, после гибели Палласа Эней вывел своих воинов с поля боя. Латиняне тоже постепенно отходили – и не на осадные позиции близ троянского лагеря, а на несколько миль дальше, под стены Лаврента.