Мы много раз разговаривали с ним об этом – и ранними летними утрами, прежде чем погрузиться в суету повседневных дел, и долгими осенними ночами, лежа в постели. Эней понимал уже, что со мной можно разговаривать так, как, возможно, он никогда и ни с кем не разговаривал; ну, может быть, только с Креусой когда-то давно, в темные годы осады Трои, когда был еще молод. Эней был человеком, который всегда и очень много размышлял и о своих прошлых деяниях, и о том, что ему следует совершить. Его недремлющая совесть и живой ум с благодарностью воспринимали мое умение слушать, мое молчание и мои попытки что-то ему ответить, когда он с таким трудом пробивался к пониманию истины. А я в своей необразованности и невежестве с благодарностью воспринимала его вопросы, зачастую риторические, ибо они учили меня тому, о чем стоит спрашивать.
– Ты же был тогда охвачен гневом! – уговаривала я его. – Да и как тебе было не гневаться! Сперва Турн вызвал тебя, потом сам же стал от тебя бегать, заставляя тебя за ним гоняться, хотя прекрасно знал, что ты ранен. Да он просто хотел измотать тебя! Это тактика труса!
– Не уверен. По-моему, у него вообще никакой тактики не было. Да и потом, на войне все средства хороши.
– Но ведь это он нарушил перемирие!
– Не совсем он. Он просто позволил другим без конца говорить о войне – например, своей сестре, Камерсу и еще этому Толумнию, который в итоге и метнул копье. Вот уж, поверь, о чем я совсем не сожалею, так это о том, что прикончил Толумния... А сам Турн почти ничего и не говорил ни тогда, ни потом. Только в самом конце. Иногда мне казалось, что он действует точно завороженный, точно под воздействием неких чар...
– Так и Серест говорил, – сказала я. – Та сова, которую он видел... сразу перед твоим поединком с Турном... Серест сказал, что так и не понял тогда, действительно ли то была сова, кружившая над головой Турна и бившая его крыльями по лицу, или же это было некое видение, нечто привидевшееся самому Турну. Может, говорил он, никакой совы там и не было?
И я почувствовала, как Эней слегка вздрогнул. Но промолчал.
После долгого молчания я сказала:
– По-моему, в Турне было что-то злое, унаследованное им от предков. У них ведь с моей матерью были общие предки. Всем в их семье было свойственно какое-то ожесточение. В них словно таилось безумие. Некая тьма. Да, пожалуй, эта тьма была у них в крови, точно черная змея, точно огонь, не дающий света. Ох, пусть великие силы добра, наша мать-земля и моя покровительница Юнона хранят от этого безумия меня и мое дитя!
К этому времени я уже знала, что беременна. И, вспомнив об этом, тоже вздрогнула и прижалась к Энею, черпая в нем силы и мужество. Он, разумеется, тут же принялся меня успокаивать, гладить по голове и уверять:
– Нет в тебе никакого зла! Ты так же чиста душой, как горные источники, в которых берет начало Нумикус, так же чиста и прозрачна!
А я вдруг вспомнила источники Альбунеи, тихие, таинственные, окутанные призрачным синеватым туманом, испускающие зловоние.
– Да, Турн был молод, честолюбив, нетерпелив, – вновь заговорил Эней, – но что в нем было плохого?
– Его алчность, – сразу откликнулась я. – Алчность и эгоизм. Все я да я! Он и мир воспринимал только с точки зрения собственных потребностей. Он и того греческого юношу, Палласа, убил, только чтобы получить его перевязь. Убил жестоко, да еще хвастался этим! И я так хорошо понимаю, почему ты не стерпел, когда увидел эту перевязь у Турна на плече!
– Я тоже убивал жестоко! Например, этого юного этруска Лавса.
– Но ты же этим не хвастался!
– Нет. Скорее горевал. Искренне горевал, что так вышло. Но что толку в моих переживаниях? Мальчик-то ведь погиб.
– Ах, Эней! Ты ведь сам говорил, что в том сражении никто никого не щадил, даже когда поверженный и молил о пощаде! – Позднее я вспомнила, что вовсе не Эней говорил мне об этом, а мой поэт. Но в ту минуту ни Эней, ни я моей оговорки не заметили, и я продолжала страстно убеждать его, мечтая избавить от горестных раздумий: – Вы же сражались не на жизнь, а на смерть! И не только вы с Турном, а и все остальные. И уже не имело значения, горит ли у вас в душе жажда крови или же вы холодны, как морские глубины: вы делали то, что должны были делать. Паллас пытался убить Турна, вот Турн его и убил. А ты убил Лавса, который пытался убить тебя. И Турн пытался убить тебя, он очень хотел убить тебя, однако у него не получилось, и в итоге его убил ты. Это же был честный поединок! Оба вы стремились убить друг друга! И только этот поединок мог положить конец войне. Таков уж порядок вещей во время войны. Такова ее суть. Я права? А ты всего лишь подчинился этому порядку вещей. Ты сделал то, что и должен был сделать, что было непременно нужно сделать. Как и всегда, впрочем!