– Да, пожалуй. Женщины тоже с годами могут обрести определенную мудрость, – заявил Асканий с прежним высокомерием, вызывавшим раздражение и одновременно каким-то даже трогательным. – Но не настоящую добродетель!
– А что такое, по-твоему, благочестие? – спросил Эней.
Асканий задумался и не ответил.
– Покорность воле высших сил земли и неба? – предположила я, высказав это в форме вопроса, как часто делают женщины.
– По-моему, это попытка исполнить волю судьбы, – сказал Ахат.
– Делать то, что должно, – сказала Илливия, жена Сереста, спокойная, сильная женщина родом из Тускула [79], ставшая мне одной из самых близких подруг.
– А что должно делать во время сражения, во время войны? – спросил Эней.
– Проявлять свое мастерство, храбрость и силу, – тут же ответил Асканий. – Во время войны добродетель – в благочестии. И в том, чтобы сражаться до победы!
– Значит, победитель всегда прав?
– Да, – сказал Асканий, и несколько мужчин энергично закивали в знак согласия; а вот троянцы постарше его не поддержали – во всяком случае, некоторые из них. Как и женщины, впрочем.
– Я не могу дать добродетели точное определение, – сказал Эней, как всегда негромко и спокойно. – Я полагал, что, если человек понимает, как ему следует поступать, так он и должен поступать. Но что, если смысл слов «следует» и «должен» в данном случае различен? Что, если одержать победу – на самом деле значит потерпеть поражение? Что, если поддерживать порядок – значит сеять хаос, разруху и смерть? Что, если благочестие и «арете» как бы разрушают, уничтожают друг друга? Нет, я не в силах в этом разобраться.
И тут даже Асканий не нашелся что сказать.
Вряд ли кто-то из них понял, что было у Энея на уме, когда он сказал, что подчиниться своей судьбе – это, возможно, еще не значит поступить по совести. Только я могла знать, каким тяжким бременем лежала на его душе смерть Турна. Хотя, по мнению Ахата, в тот раз Эней как раз имел в виду победу греков над Троей в той войне, которая и грекам – хоть их и можно было оправдать за то, что они в ней все-таки победили, – принесла почти столько же горя, как и троянцам. Да, возможно, в тот раз он действительно говорил о той войне.
Но так или иначе, он не оставил камня на камне от того определения «арете» как боевой доблести, которое дал Асканий. Уже на следующий день он возобновил дискуссию на эту тему. Гостей у нас не было, и мы втроем собрались у очага, завершив дневные труды – я с прялкой, а Эней с точильным камнем, чтобы привести в порядок мой ритуальный нож, который совсем затупился. Легко и терпеливо водя лезвием по камню, он сказал Асканию:
– Если человек полагает, что может доказать собственную добродетель только на войне, значит, он считает время, потраченное на какие-то иные дела, израсходованным впустую. Например, возделывание земли, если он крестьянин, или управление государством, если он правитель, или служение богам, если он жрец. Получается, что все это ничего не значит по сравнению с боевой доблестью.
– Да, именно так! – воскликнул Асканий, страшно довольный тем, что ему наконец удалось убедить отца.
– Я бы не доверил такому человеку ни возделывать землю, ни управлять государством, ни служить тем высшим силам, что правят нами, – охладил его пыл Эней, – ибо единственное, к чему он при этом будет стремиться, – это развязать войну.
Поняв, куда он клонит, Асканий занервничал.
– Совсем и необязательно... – начал он.
– Обязательно! – мрачно отрезал Эней. – Я прожил жизнь среди таких людей, Асканий. И доказал им свою добродетель.
– Да! Ты им ее доказал, отец! Ты был самым лучшим, самым лучшим из всех! – На глазах у Аскания были слезы, голос его дрожал.
– Если не считать Гектора, – сказал Эней. – И потом, вряд ли мне уступали Ахилл, величайший из героев, или Диомед. Оба они нанесли мне поражение. И я, возможно, проиграл бы в поединке с Одиссеем или с великаном Аяксом, а возможно, и с Агамемноном. А вот Менелая я, пожалуй, сумел бы победить. Но даже если б я его и победил? Неужели победа над ним сделала бы меня лучше? Неужели моя добродетель стала бы от этого более весомой? Неужели я стал тем, кто я сейчас, только потому, что убивал людей? Неужели я стал теперешним Энеем только потому, что убил Турна?