– Во всяком случае, я постараюсь воспитать его так, как это сделал бы Эней.
И Латин, энергично кивая, говорил:
– Правильно. Только не оставляй его.
– Я все время с ним, отец.
– Твой муж был великим воином, но он хотел мира!
При этих словах, как я ни сдерживалась, слезы так и вскипели у меня на глазах, и я с трудом подавила рыдания.
– И сын его, кстати, вполне успешно мог бы править страной, если бы соблюдал мир с соседями, – продолжал Латин. – Но у него не хватает терпения, не хватает желания противостоять войнам. Не позволяй ему воспитывать и обучать твоего мальчика!
Но разве могла я помешать Асканию, если б он захотел взять в свои руки воспитание Сильвия? Ведь здесь я была совершенно бесправна.
– Я бы ни за что не переехала сюда, если б могла остаться в Лавиниуме! – не выдержала я наконец, хоть и очень старалась, чтобы голос мой не дрожал и не звучал слишком жалостно.
– Я знаю, дочка. Но мне лучше было не вмешиваться. – Я согласно кивнула. – Если придет время, когда ты почувствуешь, что должна уйти, что это единственно правильное решение... тогда бери своих богов и свое дитя и уходи! Уйдешь?
– Уйду, отец!
Я думала, что Латин предлагает мне в крайнем случае перебраться к нему, но он сказал:
– Таркон из Цере примет тебя у себя и станет обращаться с тобой с должным почтением.
– О... до этого, конечно же, не дойдет! – сказала я, глядя отцу прямо в глаза, потрясенная и ошеломленная его предательством.
– Я не знаю, до чего это может дойти. Если он получит несколько хороших уроков и уберет подальше свои боевые горны, все, возможно, и обойдется. – Он – это, разумеется, Асканий. – Я вчера вечером снова пытался объяснить ему, что нужно оставить в покое Эвандра и Паллантеум. Старик умирает. А когда он умрет, его город займут этруски. Этруски станут править и в Паллантеуме, и на Семи Холмах. Причем править мирно. Не вижу причин для того, чтобы они вдруг отказались от мира. Разве что его нетерпение. О, я и сам в юности натворил немало глупостей, но все же никогда не был настолько глуп, чтобы бросить вызов Этрурии! Этруски – самые лучшие наши союзники. Как мне заставить его понять это?
– Тебе это все равно не удастся, отец.
– Ой, смотри, смотри, – донесся до нас голосок Сильвия, – они дарят ему золотую чашу!
Латин посмотрел на мальчика с полуулыбкой, но в глазах его таилась печаль.
– Терпение! – сказал он. – И мне оно требуется не меньше, чем Асканию.
Так мы с отцом виделись в последний раз. Он простудился, пешком обходя посевные поля во время сильного дождя, застудил легкие и умер через день после январских ид. Я приказала заложить повозку, взяла с собой эскорт из нескольких всадников и вместе с Маруной и Сиканой поехала в Лаврент. Асканий ничего не знал о случившемся – сражался с марсами на границе, неподалеку от Тибура [82]. Сильвия я с собой не взяла: у него уже несколько дней был кашель и легкий жар, а погода стояла отвратительная, с ледяным дождем. Огромный лавр, окутанный зимним туманом, по-прежнему высился у фонтана во дворе моего старого дома. И Ворота Войны все так же были распахнуты настежь, болтаясь на своих неудачных петлях. Все обитатели Лаврента отчего-то показались мне сильно постаревшими; я не заметила там ни одного юного лица, не услышала ни одного молодого голоса. Я осталась там только на похороны – отца мы похоронили у дороги, ведущей в город, но на девять дней поминок остаться не могла: спешила назад, к захворавшему сыну, в ссылку.
Теперь Асканий правил Лацием в одиночку. Не все латинские крестьяне были этому рады, однако не протестовали и не оказывали ему никакого сопротивления; обстановка на границах оставалась напряженной, и крестьянам хотелось, чтобы в случае войны у страны был один правитель. А война, похоже, вполне могла разразиться уже в ближайшее время. Вольски и их ближайшие соседи, рассчитывая, что Лаций ослаблен смертью Латина, постоянно совершали набеги на приграничные города и крестьянские хозяйства. А вскоре и Камерс из Ардеи – тот самый, что в итоге стал относиться к Энею не только как к союзнику, но почти как к отцу, – оскорбленный высокомерной враждебностью Аскания, стал попустительски относиться к тому, что его рутулы грабят наших крестьян и угоняют с территории Лация скот. А потом Камерс восстановил свой союз с Вольсцией, что вполне могло грозить нам новыми неприятностями, хотя пока это к военным столкновениям и не приводило. Этруски из крупного города Вейи, находившегося довольно далеко от побережья, стали отправлять своих людей – целые крестьянские семьи – для колонизации земель, расположенных на берегу Тибра в окрестностях селения Семь Холмов. Паллантеум грека Эвандра они не тронули, а мирно и весьма быстро расселились поблизости по обоим берегам реки там, где когда-то находилось святилище Януса, – на холме Яникул, который этруски называли Палатин. Они очистили от леса земли вдоль Тибра и устроили там пастбища для своего прекрасного скота. Многие молодые греки из Паллантеума стали постепенно переселяться в Арпи к Диомеду, а кое-кто – и в Альба Лонгу. Земли вокруг Семи Холмов и вдоль южного берега Тибра с давних пор считались собственностью Лация, и Асканий весьма болезненно реагировал на этот тихий захват латинской территории. Однако, помня предостережения Латина, пока не пытался противостоять Этрурии. К тому же колонисты из Вейи предложили нам превосходные условия для обмена – им очень нужна была соль, которую добывали у нас на солончаках в устье Тибра, – и не проявляли ни малейшей агрессивности, ни желания расширить захваченную территорию. Свое новое поселение они назвали тем этрусским словом, каким называли и реку-отца: Рума.
82
Марсы – племя, населявшее район Фуцинского озера; впоследствии получило право римского гражданства. Тибур (совр. Тиволи) – название античного города, а ныне дачное место в восточных окрестностях Рима, знаменитое своим водопадом.