Опасно играю. Практически на самом краю штрафной. Но иного пути нет. У нас в запасе так мало времени. А враг близко. Под боком стоит, думает — я ему верю. А вот вам фигуру сложную из пальцев.
— Это что? — Монокль от неожиданности роняет монокль.
Вот, что я говорил про опасную игру. Мыслю тихо, а пальцы сами в фигуру складываются и в лицо врагу тыкаются. И самое интересное — раз удивляется, значит, не знает, что это обозначает. А сей факт безусловно указывает на виртуальное происхождение Монокля. У нас таким фигурам в первом классе учат. Яснее ясного, враг.
— Руки затекли, — бурчу я, перелезая через баррикады. Монокль безуспешно выворачивает пальцы, но, ничего не добившись, следует за мной.
Короткими перебежками добираемся до камеры, в которой томится не сломленная духом и телом прапорщик Баобабова. Монокль, с моего согласия, осторожно стучится в дверь.
— Кого там, так и растак, принесло? Без санитара ни с кем говорить не стану. Не дамся!
Монокль разводит руками. Вот, мол, какая у вас буйная подопечная.
— Прибыл санитар Пономарев с подарками! — кричу я, прижимаясь к стене. Вдруг Машка из-за толстых дверей голос не узнает, и тогда последствия могут ожидаться самые плачевные. Как для дверей, так и для каждого, кто за ними находится.
Но мой голос Машка узнает среди тысячи голосов старших лейтенантов.
— Лесик! — радостно визжит она. Даже слышно, как моя напарница от радости прыгает по водяному матрасу. — Дорогуша мой! Заходи быстрей, если один.
— Монокль, то есть главный врач, со мной. Баобабова минуту думает, потом менее радостно сообщает:
— Нахал этот пусть на пороге останется. Один шаг дальше разрешенной черты, и я за себя не отвечаю.
Монокль кивает, очевидно понимая, о чем речь.
Дверь щелкает, появляется рука Машки, которая с силой затаскивает меня и рюкзак в камеру люкс. Монокль, по ранее достигнутой договоренности, скромно топчется на пороге.
Машкину палату не узнать. В углу журнальный столик с розами. Двуспальная раскладушка с застеленным чистым бельем. Компактный душ, кабинка биосортира. На стенах — картины в золотых рамках, ковры турецкого производства, плакаты с накачанными ребятами. Одним словом, все, как у людей.
— Видите! — робко потирает руки Монокль. — Словно у господа за пазухой, а лечиться барышня не хочет. — Ловко уклоняется от летящей в него вазы с розами. — Вы уж, товарищ санитар Пономарев, поговорите с барышней. — От журнального столика уклоняться куда сложнее, но Монокль парень ловкий. — По правилам положено каждый час обыск производить в номере, а она никого не пускает. Дерется вот.
— Обыск — это правильно, — с разбегу прыгаю на раскладушку. Машке всегда везет больше, чем мне. Пока я с генералами пенсионеров посещаю, она валяется в люксе и мается от безделья. Ничего себе работка! — А что вы хотите найти? Вы спросите. Мы сами все отдадим, правда, Маш?
Машка показывает Моноклю ту же самую фигуру на пальцах, которая ввела его в шок чуть ранее. И продолжает вводить. Устав силком закручивать пальцы, Монокль возвращается к разговору:
— Мы закрываем глаза на неположенную обстановку. Мы готовы простить пациентке нанесенные кое-кому увечья. Но, товарищ личный санитар, скажите — вот это что такое?
Только сейчас замечаю огромный цветной плакат два на два, на котором Баобабова с Угробовым производит допрос с пристрастием пятидесяти маленьких мохнатых существ с большими оттопыренными ушами. Лично фотографировал. Занятная история была, но об этом как-нибудь в другой раз.
— А что? Обычная фотография из личного семейного фотоальбома. Или вы против ячеек общества?
— Нет, но… ладно. — Монокль явно в замешательстве. Дергает глазами, не зная, к чему прицепиться. — А содержимое тумбочки? Мы обязаны проверять…
— Нате, проверяйте! — Баобабова срывается, сдергивает с хлипких петель дверцу тумбочки и показывает содержимое. Кроме, простите, ажурной черной подкладки под бронежилет и каких-то ватных трубочек, в тумбочке валяется Уголовный кодекс. — Вам это надо? Примерить хотите? Или это? Тоже мне, Боря выискался. Это для чего? Уши затыкать, когда ваши охранники на баррикадах храпят.
Монокль не сдается. Скрипит зубами, но не уходит. Требует просмотреть на предмет любопытства Уголовный кодекс.
Машка как-то сразу смирнеет, шмыгает носом, и без кулаков и ругани передает книгу главному врачу.
— О! — говорит Монокль, поглаживая обложку. — Кодекс! Вы, барышня, уважаете закон?
Машка даже на “барышню” не обижается, а это свидетельство того, что не все в порядке или с кодексом, или с самой Машкой.
— Слово, которое несет эта чистая книга, необходимо каждому, — смиренно склоняет наголо бритую голову Баобабова. — Только следуя словам этим, чище духом становимся мы. Да продлятся дни тех, кто придумал слова эти.
Монокль чуть не плачет от умиления.
— Похвально, больная. Это вам, несомненно, зачтется при выписке. Однако уважение закона не освобождает от сдачи анализов.
— Как только согласую этот вопрос с личным санитаром, — тихо шепчет Баобабова.
— Вот и ладненько. — Продолжая поглаживать Уголовный кодекс, Монокль разворачивается, желая на приятной для всех ноте покинуть камеру. Закрывает дверь, дабы не мешать нашей дальнейшей беседе.
— Э-э! — Машка перехватывает дверь посредством армейского ботинка. — Книжку-то отдай. Библиотечная она.
Извиняясь за рассеянность, Монокль возвращает уголовное чтиво. Пятится задом, раскланиваясь.
Прапорщик, не дожидаясь его окончательного ухода, с силой хлопает дверью, задвигает засовы, щелкает замками и не забывает про цепочку.
— Лох виртуальный, — скалится Баобабова, напрашиваясь на определенные нездоровые выводы. — Ловко я его?
Не понимаю, о чем речь.
Машка раскрывает кодекс. В страницах этой вечной книги, в вырезанных страницах лежит крошечная саперная лопатка из миниатюрного набора юного сапера. Вещь, несомненно, в клинике запрещенная. Если бы Монокль нашел лопатку, быть большому скандалу. Баобабову могли бы в менее благоустроенные апартаменты перевести.
— А затем, — отвечая на мой невысказанный вопрос, доверительно склоняется Баобабова, — чтобы не бездельничать, как ты, Лесик. А вкалывать с ночи до зари.
Баобабова, театрально пассируя руками и лопаткой саперной соответственно, подтанцовывает к цветному плакату, на котором она с Угробовым изображает из себя всю такую страшную, и откидывает бумагу. За Машкой с капитаном — разобранная кирпичная кладка и черное нутро подземного хода.
— Сама. Без помощников.
— А землю куда? — заглядываю в туннель, уходящий далеко в глубину.
— В матрац. Воду в рукомойник спустила, а землицу соответственно туда. Что не влезло, скушала. Гадость, а не земля.
— Да! — вспоминаю о рюкзаке. — Там тебе гостинцы принес. Всем отделением собирали. А куда подкоп?
Машка возбужденно пищит, выкладывая перловку.
— Куда угодно. Хочешь прогуляться? Только перестраховаться надо, чтобы лох этот не вернулся.
Из косметички появляется миниатюрный магнитофон из набора юного разведчика.
— Скажи что-нибудь, и полезем. Обещаю незабываемые впечатления.
— Может, не надо? — отбиваюсь я от крошечного микрофона. Ползать по узкому земляному лазу старшим лейтенантам не положено.
Удовлетворенно кивнув, Машка забирает микрофон и кричит в него: “Убью гаденыша!” — после чего ставит полученную запись на повтор, и камера наполняется повторяющимся диалогом как бы санитара и его подопечной:
— Может, не надо?
— Убью гаденыша!
— Может, не надо?
— Убью… — И так далее в той же последовательности.
— Пока батарейки не кончатся, никто не сунется. Леш, ну чего ты топчешься? Я для кого рыла?
Обстоятельства складываются не в пользу скромных старших лейтенантов.
Машка, не чураясь черной работы, подсаживает меня и проталкивает в лаз. Тесно, аж вспоминаю клаустрофобию.
— Дальше просторнее, — пыхтит мне в пятки Машка.
Не врет. Узкий лаз с каждым проползанным дециметром становится шире и шире. Вскоре поднимаюсь на карачки, а метра через два встаю в полный РОСТ. Даже прыгать можно. По галерее развешаны маленькие фонарики. Под ногами узкие красные Дорожки.