— И много душ ты уже присвоил?
— Достаточно.
Подумав, он расстегнул куртку, снял рубашку, демонстрируя густую россыпь меток на груди и внутренней стороне рук выше локтя.
Не сказать, что Кара никогда не отрывала головы некромантам, владеющим десятками рабов, но они встречались не так уж и часто и уж точно не являлись двадцатилетними мальчишками.
— Среди них только две принадлежат людям, — уточнил младший Енкарта.
— Как благородно, — иронично заметила Кара и посмотрела на старшего. — И зачем ты попросил его? Чтобы было не так одиноко среди «не людей»?
— Может быть, — тот лукаво прищурился. — Но если говорить серьезно, главную причину Къярт озвучил: ты не должна была умереть. Ты не сделала ничего дурного. Всего лишь оказалась не в том месте и не в то время. А моих маскировочных печатей не хватило, чтобы провести тебя. Досадно: прошли три патруля паладинов, и никто ничего не заподозрил, и нужно же было в итоге столкнуться с тобой. Точно что неудачное стечение обстоятельств.
— Неудачнее и не придумаешь, — ровно произнесла Кара, стараясь не сильно заводиться по поводу того, что эти двое сочли уместным решать, кто поступает дурно, а кто — нет. — И что же с не главной причиной? Я так понимаю это как раз та «не главная», из-за которой все и произошло.
Старший Енкарта ответил не сразу.
— Да, ты в какой-то мере права. Но будь дело только в ней, и не будь у нас желания вернуть тебя к жизни — окажись ты кем-то, до кого нет дела — Къярт использовал бы печать первой ступени. Все же возможность призвать паладина, пусть он окажется трижды мерзавцем — не то, что следует упускать. Сила такого порядка нам крайне пригодится. Это вторая причина.
Все же она переоценила свою выдержку. Мало того, что ее опрометчивость пустила под откос ее собственную жизнь, так теперь еще и вся безопасность Афракского Союза была поставлена под угрозу. И дело было отнюдь не в возможных жертвах. Кара осознавала, что человеческие жизни — не бесценок, их полагается защищать и оберегать. Но определяющим здесь было слово «полагается». Она делала это потому, что ее обязывал мундир, тогда как единственное, что ей велело делать сердце — отделять головы ублюдков-некромантов от их тел.
Однако стать первой брешью в безупречной стене Братства — сомнительная честь.
— Ну разумеется. С этого и следовало начинать — с заветной мечты некромантов прибрать паладинов к рукам.
— К Проклятому некромантов и их мечты! Кара, ты помнишь наш разговор в библиотеке отделения Братства в Руфероне?
Кара помнила. Воспоминания всплыли на поверхность, и на них сверху, точно спиленное дерево в озеро, рухнуло осознание.
— Ты уже тогда был инициированным, — уставившись на некроманта, пробормотала она. Тот кивнул, и Кара болезненно свела брови. — Мы пустили зверя в собственный дом, а никто и не заподозрил… Я ведь даже сейчас не чувствую в тебе силы некрома…
— Кара, я задал тебе вопрос: ты помнишь наш разговор в библиотеке? — старший Енкарта оборвал ее и, так и не дождавшись ответа, продолжил. — Тогда ты спросила, зачем мы изучаем архивные записи об Орде. Я ответил, что мы собираемся уничтожить ее, когда она явится опять. Это не было ни ложью ни шуткой. Для этого нам и нужны все ресурсы, в том числе — паладины. Как живые, так и мертвые, раз это оказалось возможным.
Кара приподняла брови, а затем рассмеялась — нервно, почти истерично. А ведь он так хорошо держался! Будь она совсем наивной дурочкой, в какой-то момент, может, даже и поверила бы в его россказни.
— Хватит на сегодня вопросов, — сообразив, что выдал абсолютнейшую ересь, старший Енкарта сдал назад. — Къярт, тебе нужно поспать, а то смотреть больно. Если Каре до утра захочется узнать что-то еще, я ей расскажу.
Перестав смеяться, она одарила его ледяным взглядом.
— Ты полный идиот, если думаешь, что после этого бреда про Орду я поверю хоть одному вашему слову.
— Верить или нет — решать только тебе. Мое слово, что мы не будем тебе врать, у тебя есть.
На этом разговор подошел к концу.
Некромант устроился спать, а его призванные остались сидеть друг напротив друга. Старший Енкарта смотрел на Кару, Кара смотрела на него, и в этой бессловесной дуэли все сложнее становилось сохранить самообладание.
Сперва она злилась: на некроманта, на себя, на старшего Енкарту, который, как и прежде, пытался забраться ей в душу. Только в этот раз некуда было бежать от его взглядов и негде было скрыться. Затем злость затупилась, как уставший от рубки костей нож, и на ее место пришло отчаяние. Хотелось кричать, рыдать, метаться из стороны в сторону — что угодно, лишь бы только найти выход из этого кошмара. Где-то ведь должна была существовать дверь или какой-нибудь гребаный волшебный рычаг, который повернул бы время вспять?
Но как бы тошно, как бы гадко не было внутри, Кара не подавала виду. Превратившись в ледяную глыбу, она жгла взглядом старшего Енкарту и вздрогнула только тогда, когда некромант, проспав всего несколько часов, с криком проснулся.
Впереди ждала дорога. До того, как столкнуться с Карой, Енкарты ехали в сторону Месцера. Но теперь, когда выяснилось, что нанесенные некромантом скрывающие печати не дают абсолютной защиты, они собирались прибегнуть к более надежным мерам. Эти меры требовали возвращения в их родовое поместье, а следовательно — две недели пути в объезд Руферона, в который Кара направлялась с личным донесением главе отделения.
Она должна была прибыть в город через одиннадцать дней, но, учитывая смуту на почве конфликта между Хепрасом и Агруа, никто не стал бы устраивать поиски и сбиваться с ног, если бы она задержалась. Да и кто бы захотел искать? Господин Рортис, единственный, кому действительно было до нее хоть какое-то дело, знал, что Кара способна о себе позаботиться, а ее задержку объяснил бы внеплановой охотой на очередного некроманта-выскочку.
Какая ирония.
Какой позор.
Чтобы добраться до логова нечисти, следовало хоть как-то спрятать новое «приобретение» младшего Енкарты. Когда тот поставил ее перед фактом, что ему нужно нанести скрывающие печати, Кара была готова лично содрать с себя кожу, лишь бы только лишить некроманта «холста». Но что с ее готовности, когда ни ее воля, ни ее тело больше не принадлежали ей?
Младший Енкарта покрыл печатями ее плечи — едва ли не единственный участок на теле кроме лица и шеи, который не обезображивали шрамы от клыков и когтей. Сначала он попросил, а затем, когда она проигнорировала, — велел расстегнуть мундир и чуть спустить вниз, и при этом не переставал извиняться. Он все повторял: «Прости пожалуйста, но это необходимо, потерпи еще немного», — будто бы резал ее живьем или совершал какое-либо другое преступление. Конечно, нанесение печатей, скрывающих связь призванного и некроманта, не являлось чем-то разрешенным, но в сложившихся обстоятельствах поведение младшего Енкарты можно было назвать уважительным и даже обходительным. Пока он выводил линию за линией, от начала и до конца ее кожи касался только холодный, мокрый от чернил стержень, и не произошло ничего, что хоть как-то можно было отнести к посягательствам на честь и достоинство. Но разве от них еще что-то осталось?
Держать спину прямо, а подбородок высоко поднятым Каре во многом помогало то, что никто в Братстве и за ее пределами не знал, что именно произошло в тот проклятый день в поместье Далоран. Она жила ожиданием того дня, когда в ее руки попадет единственный свидетель и участник тех событий, и ее унижение, ее позор навсегда скроются в земле вместе с кровью вытекшей из горла ублюдка.
Но теперь на одного свидетеля стало больше. Еще один человек, реальный, живой, видел все ее поражения и падения, знал все ее грязные тайны и слабости, видел ее, как есть, внутри и снаружи. При мысли об этом Кару охватывал страх и непреодолимое желание наброситься на него и убить. Он ведь был так близко, протяни руку и схватишь — и в то же время совершенно недосягаемый. Единственное, в чем Кара находила утешение, это в том, что младший Енкарта сполна насладился проведенным в ее шкуре временем и обзавелся новым, ни с чем не сравнимым опытом.