— Нет! Ну, надо тебе было все испортить! — возмущенно воскликнул я, все хорошее настроение как рукой сняло. И тут зазвучал горн. Подъем.
— Мечтатель, твою за ногу, — ответил на мою реплику парень — вставай давай, а то по шапке получим и без завтрака останемся.
Это было серьезна угроза, после его упоминания о еде, в животе забурчало.
Быстро вскочив, я двинулся к выходу, переступая через не до-конца еще отошедших от сна соратников.
Завтрак был великолепным. Честное слово. Я так не ел с тех пор как попал в тюрьму.
— Последний завтрак перед смертью — недовольно сказал Салек, отложив ложку.
Я чуть не подавился, услышав это и прокашлявшись, злобно уставился на парня.
— Салек! Успокойся уже, если у тебя плохое настроение, то не стоить портить его всем остальным. И если это действительно мой последний завтрак в жизни, то я хочу получить удовольствие от него.
Мы оба хмуро смотрели друг на друга. Я словно заразился его обреченностью и в голову стали лезть унылее мысли о том, что нам действительно скоро идти в бой, а так как мы стоим в первом ряду… Общеизвестный факт того, что в первых рядах выживают едва ли считанные единицы, был веским поводом для печали. Так хорошо начавшийся день, прошел тоскливо. Работой нас особо не загружали, давая отдохнуть, но и не позволяли праздно шататься, то тут, то там, возникали мелкие проблемы и нас отравляли на их устранение.
Даже хорошая пища не помогла справиться мне с унынием, передавшимся мне от Салека, и мы были не одиноки в это чувстве.
Вечером, опустившись на лежак, я долго не мог уснуть, мучимый невеселыми думами.
— Салек — шепотом обратился я, — мне страшно.
— Не тебе одному — так же шепотом ответил мне он, — ты прости меня, что я испортил тебе настроение.
— Да ладно — тихо отвечаю ему, — и ты меня прости за то, что наорал.
— Хи-хи-хи — стал вдруг давиться смехом друг.
— Ты чего? — обеспокоился я.
— Да, хи-хи, просто вдруг понял, хи-хи, что мы как в балладе, хи-хи, прощаемся, хи-хи-хи.
После секундного замешательства мне стало понятно, о чем вел речь Салек и тоже стал хихикать с ним вместе.
— Да заткнитесь вы наконец!!! — крикнул нам кто-то из темноты — Дайте поспать нормально! Выкидыши мамаши Брукха!
— Чшшш — приложив палец к губам сказал я, и мы снова прыснули от смеха.
— Если это не прекратиться!… - начал один голос, а продолжил другой, — То набьем вам морды!
— Что бы спалось лучше — закончил третий.
Как ни странно. Но это подействовало, и мы затихли, а потом пришел сон.
Резкий вой горна толчком выбросил меня из сна. Привычка, въевшаяся уже в кровь, сработала раньше разума. Руки сами собой затягивали ремни на одежде, проверяя все ли в порядке. Боевая тревога. Вот о чем возвещал не умолкающий рог. Выскочив из палатки, я схватил свое копье, небольшой круглый щит и подпоясался перевязью с коротким мечом. Закончив вооружаться, я занял полагающееся мне место в начавшем формироваться строю. Спустя миг, рядом возник предельно серьезный и сосредоточенный Салек. Вглядываясь в лица соратников, я видел те же чувства, кои одолевали и меня. Скрытый страх, решимость и желание покончить с этим долгим ожиданием своей судьбы.
Как только последний воин занял свое место, Ларс отдал приказ на выдвижение и мы скорым шагом двинулись к начавшему формировать построение легиону. В царящих густых сумерках, было плохо видно, но наши взгляды до рези в глазах всматривались вдаль, стараясь увидеть объявившегося врага.
Не перестывающий играть, известные лишь офицерам команды, горн, тревожил душу. Не в первый раз мы поднимались по боевой тревоге, но, то было в лагере, когда была уверенность в том, что это учения, но теперь… такой скорости и четкости построений мне раньше видеть не приходилось. Вот все готово, наконец, замолк горн, и наступила тягостная тишина. Рядом можно было различить частое, нервное дыхание друга, и от этого звука мне стало спокойнее. Не знаю почему, но когда рядом с тобой твой друг и ты знаешь, что ему так, же страшно, как и тебе, это придает мужества.
Сначала возникло какое-то непонятное чувство, что-то странное привлекало мое внимание, но вычленить, что именно не получалось. Спустя пару минут, когда я стал заметно нервничать, пришло понимание. Едва различимо доносился звук, похожий на тот, что я слышал все двенадцать дней похода. Топот, издаваемый армией на марше, только пока еще едва различимый.
Глаза уже начали болеть, от безуспешных попыток разглядеть врага. Небо стало светлеть, а тело стало подмерзать, когда, наконец, стало возможным различить далекую слегка колыхающуюся полоску в сумрачной дали. Расстояние было велико, но уже сейчас становилось понятно, что врагов не меньше чем нас. Ноги стали затекать, но мне было страшно даже переступить, что бы хоть чуть разогнать кровь, словно это мелкое движение могло разрушить строй и единство всей нашей армии. Боковым зрением, мне было видно, что и остальные солдаты словно превратились в изваяния и только облачка пара, вырывавшиеся из ртов, доказывали то, что все же это живые люди, а не чей-то грандиозный парк скульптур.