К полуночи гости напились просто по-свински. Некоторые — до полной потери ориентации. Этих рабы деловито растаскивали по покоям. Оставшиеся продолжали «отдыхать». В том числе и Коршунов. Есть ему уже было некуда, а вот пить — вполне. Нежное белое вино с ледяным крошевом — чудесный напиток.
Главное — по сторонам не смотреть, а то как-то… Неприятно. Римская оргия — не то зрелище, которое стоит изучать поближе. Это у эллинов был культ красоты тела. У благородных римлян, судя по всему, культ наполнения желудков.
Префект Двенадцатого как-то незаметно слился. Коршунов и сам подумывал: пора в постельку. Но как-то было лениво. Вино хорошее, погода славная, Настенька рядом… А что вокруг пыхтят и хлюпают — так и хрен с ними.
Анастасия осторожно вывернулась из его объятий:
— Я ненадолго.
Вернулась она и впрямь быстро. Только немножко встрепанная. Алексей сразу насторожился:
— Тебя кто-нибудь обидел?
— Меня трудно обидеть, — улыбнулась бывшая шпионка Римской империи Анастасия Фока.
И пристроилась рядом…
Но не прошло и минуты, как на их ложе плюхнулся красный лысый толстяк в перепачканной вином тунике.
— Ах вот ты где, моя сладенькая! — проворковал он, протягивая лапу к Анастасии. — Такая игривенькая наядушка…
Не дотянулся. Алексей перехватил потную, унизанную кольцами лапку, и сжал как следует. Лысый взвизгнул.
— Красный! — позвал Коршунов. — Возьми этого господина и выброси в бассейн. Ему надо умыться.
Гепид стряхнул с себя трех разномастных баб (та, что постарше — из благородных, те, что помладше — из обслуживающего персонала) и встал. Благородная тетушка с охами и стенаниями повисла на его бедре, но Красный довольно грубо щелкнул ее по лбу, и матрона отвалилась.
Перемахнув через соседнее ложе, гепид ухватил лысого и вздернул его с ложа.
Лысый возмущенно заорал.
Суть вопля сводилась к тому, что негоже всякой черни трогать его, римского всадника, сына благородных родителей и прочее, прочее.
Орал так зычно, что привлек общее внимание.
— Красный, друг мой, — так же лениво и даже не очень громко произнес Коршунов. — Если эта блевотина не заткнет пасть, оторви ему яйца. А уж тогда пусть орет в свое удовольствие.
Лысый услышал. И поверил. Заткнулся на полуслове. К немалому огорчению большинства присутствующих, которые, судя по всему, с удовольствием поглядели бы на экзекуцию.
Красный вскинул его на плечо и унес.
— А ты — суров, легат, — с одобрением заметил сенаторский сынок. — Твой человек действительно оскопил бы его?
— Когда я приказываю — меня слушаются, — ответил Коршунов. — И открою тебе маленький секрет, сиятельный, — слово «сиятельный» Коршунов произнес с легкой издевкой. — До того, как стать римским всадником и легатом, я был вождем десяти тысяч варваров. Именно из них, в основном, и состоит мой легион. Так что если я прикажу моему другу Красному снять с тебя кожу, он сделает это, не задумываясь. — И, заметив, как чуть побледнело холеное личико сенаторского сынка, добавил со смехом: — Но зачем мне это делать? Ведь мы — друзья! — и смачно хлопнул патриция по спине. Так, что у того зубы лязгнули.
Вернулся Красный. Сунул руки в чашу для омовения, отпихнул ногой матрону, завалился на ложе и сграбастал молоденьких рабынь.
— А как относится твой друг и наш наместник Геннадий Павел к твоим… привычкам? — поинтересовался хозяин виллы.
Коршунов хотел сказать, что по сравнению с Геннадием Павлом он просто паинька, но решил, что не стоит портить репутацию Генки.
— Мы — друзья, — сказал он. — А друзей принимают такими, какие они есть. Со всеми достоинствами и недостатками.
У сенаторского сынка, видно, было другое мнение, но озвучивать он его не стал.
— Геннадий Павел — благородный человек, — произнес он с пафосом.
Коршунов чуть не подавился вином.
— Почему ты так решил?
— Разве божественный Гордиан[32] отдал бы свою дочь за другого?
— Вне всякого сомнения, ты прав! — согласился Коршунов. — Так выпьем же за него!
— За божественных Гордианов и ныне здравствующего Августа! — провозгласил патриций (хотя Алексей имел в виду Генку) и даже привстал на ложе.