— Ты не ешь, почему? Тебе что, плохо?
— Это блюдо слишком острое, — констатировал священник.
— Слишком острое? А мне показалось, что ты макал сладкое печенье в горчицу. Видимо, ты плохо себе представляешь, что такое на самом деле «острое и неудобоваримое блюдо». — Лейтенант отковырял своей вилкой небольшой кусочек омлета. Попробовав его, он отложил вилку. — Да, похоже, именно такое блюдо ты и заказал.
— Возвратимся к нашему фильму, — переменил тему Дайер, выпуская клубы голубоватого сигаретного дыма
— Он входит в десятку моих самых любимых фильмов, — заявил Киндерман. — А какие ваши любимые, святой отец? Может, назовешь хотя бы пяток?
— Мои уста скреплены обетом молчания.,
— Однако ты позволяешь себе исключения. — Киндерман посолил жареный картофель.
Дайер скромно пожал плечами:
— Пять — это слишком много. Да и чей могучий интеллект в состоянии перечислить аж пять наименований?
— Аткинса, — не задумываясь, ответил Киндерман. — Он может назвать все подряд: фильмы, бальные танцы, да что угодно. Спроси его об еретиках, и он тут же назовет тебе десяток в том порядке, в каком они ему больше нравятся. Аткинс — человек, который принимает молниеносные, может быть, даже чересчур поспешные решения. Однако это не страшно, ибо у него есть вкус, и, как правило, он не ошибается.
— Да неужели? И какие же у него любимые фильмы?
— Первые пять?
— Первые пять.
— «Касабланка».
— Ну, а остальные четыре?
— Опять же «Касабланка». Он просто с ума сходит по этой ленте.
Иезуит кивнул.
— Вот тут некоторые кивают, — угрюмо пробурчал Киндерман. — «Бог есть не что иное, как теннисный тапочек», — заявляет еретик, а Торквемада кивает и с не проницаемой физиономией резюмирует: «Стража, отпу' стите его. Надо выслушать и другую сторону. Им обоим есть что сказать» В самом деле, святой отец, нельзя же так поспешно обо всем судить. А происходит это, вероятно, оттого, что в твоей голове не смолкает пение и звенят гитары.
— Так ты хочешь узнать название моего любимого фильма?
— И, пожалуйста, побыстрее, мой друг, — улыбнулся Киндерман. — А то моего звонка ждут не дождутся некоторые коронованные особы.
— Картина называется «Жизнь прекрасна», — признался Дайер. — Ну что, теперь ты счастлив?
— О, выбор великолепный, — просиял Киндерман.
— Честно говоря, я смотрел этот фильм раз двадцать. — Улыбка озарила и веснушчатое лицо Дайера.
— Ну, с тебя не убудет.
— Мне действительно очень нравится этот фильм.
— Да-да, он чистый и добрый. Он наполняет сердце какой-то невинностью.
— Сдается мне, ты то же самое говорил и о картине «Возвращение на круги своя».
— Даже не упоминай при мне этот кошмарный фильм, — прорычал Киндерман. — Аткинс называет его «Бесконечное путешествие внутри козла».
Подошла официантка и принесла тарелочку с нарезанными помидорами.
— Ваш заказ, сэр.
— Спасибо, — поблагодарил следователь.
Девушка взглянула на нетронутый омлет, стоявший перед Дайером.
— Вам не нравится? Что-то не так?
— Нет-нет, он просто решил пока отдохнуть, — возразил Дайер.
Официантка засмеялась.
— Может, вам еще что-нибудь принести?
— Нет, спасибо. Похоже, я не очень голоден.
Девушка взглядом указала на омлет.
— Мне убрать его?
Священник кивнул, и она унесла тарелку.
— Пожуй чего-нибудь, Ганди, — предложил Киндерман и пододвинул поближе к Дайеру тарелку с жареной картошкой. Не обратив на нее внимания, священник спросил:
— А как поживает Аткинс? Я его не видел аж с Рождественской мессы.
— Чувствует себя превосходно. В июне у него свадьба.
Дайер просветлел.
— Здорово.
— Сержант женится на подружке детства. Два очаровательных существа, прогуливающихся по лесам и весям.
— А где будут отмечать?
— В грузовике. Они экономят деньги на мебель. Невеста работает кассиршей в супермаркете, благослови ее, Господи. Аткинс же, как всегда, днем помогает мне, а по ночам грабит магазины «Сэвен-элевен»[5] к сожалению, государственным служащим разрешается работать по совместительству сразу в двух местах. А может быть, я слишком придираюсь к нему? Святой отец, с нетерпением жду вашего духовного совета.
— Но мне кажется, в таких лавочках не бывает много наличности.
— Да, кстати, а как твоя матушка?
Дайер потушил сигарету и, замерев, посмотрел на Киндермана странным и долгим взглядом.
— Билл, она же умерла.