Снова и снова проклинал свою память Виридовикс. Мука терзала его $chc, пылая красным огнем. Время шло, но легче от этого не становилось. Он слишком хорошо помнил, как увидел тело Сейрем… Если бы им не знать тех немногих дней любви. Если бы только умереть вместе с той, что подарила ему счастье.
– Грош цена моим пожеланиям, – сказал он самому себе. – О, будь же все проклято!
Горькая слеза скатилась по щеке Виридовикса. Батбайян повернулся на звук голоса.
– Нет смысла, – сказал он каменно. – Слеза замерзнет на лице. Будет больно.
Нынешним летом сын кагана еще был восторженным юнцом. За несколько недель он постарел лет на десять. Его лицо осунулось, морщины залегли на лбу и в углах рта…
В тот день Батбайян предложил Виридовиксу поджечь лагерь Таргитая.
– Это предупредит других пастухов. Кто-то еще мог остаться в живых, – сказал сын вождя. – Кроме того, огонь может приманить псов Варатеша.
Холодное жадное пламя загорелось в его единственном глазу. Он похлопал по своему луку.
Тогда они нашли удобное для засады место. Они хотели дорого отдать свои жизни и забрать с собой как можно больше врагов. Но бандиты не вернулись. Когда наконец стало ясно, что Варатеш не придет, Батбайян вскочил и сорвал с изувеченного глаза повязку.
– Когда я буду убивать их, – сказал он, бросив ее на землю, – пусть знают, кто я такой!
Он убил четверых, одного – вчера. Кельт – на одного меньше. Они жили изгоями. Наименьшая из всех превратностей судьбы, что постигли их после того, как война против Варатеша обернулась катастрофой.
Бандитский вожак и его головорезы владычествовали над степью. Как шакалы, преследовали они бывших вождей кланов. Но ни Виридовикса, ни сына Таргитая они так и не поймали.
А те появлялись и исчезали, как призраки. Исчезнувший козел здесь, убитый воин там, еще в одном месте пропажа двух лошадей. И метель заносила все следы… Виридовиксу еще никогда не доводилось жить столь суровой и тяжелой жизнью. И все-таки это была жизнь.
На ночь они с трудом поставили палатку. Руки в толстых рукавицах слушались плохо. Несмотря на то что палатка была разбита с подветренной стороны большого сугроба, сильный северный ветер проникал сквозь войлок. Закутавшись в одеяла, они придвинулись ближе к огню, на котором жарили куски баранины. Держать мясо свежим всю зиму совсем нетрудно, подумал Виридовикс. Главная трудность – разморозить его перед тем, как съесть.
Кельт обтер жир с подбородка и облизал пальцы. Попробовали бы римляне жить в такой холодине со своими сухими хлебцами и жиденькой кашкой. Красное мясо – вот единственное, что поддерживало здесь человеческую жизнь.
Вместо того чтобы вытереть жир, Батбайян растер его по лицу.
– Так не обморозишься. – В эти дни он говорил мало и только по делу.
– В другой раз, парень.
Виридовикс извлек свой меч и посмотрел, нет ли ржавчины. Из-за постоянной влажности она легко расползалась по металлу. Галл заметил на клинке маленькое красное пятнышко, но не понял, что это было: ржавчина или засохшая кровь.
– Не помешает смазать жиром и меч.
Где-то далеко завыл волк. Голос зверя звучал холоднее самой ночи. Одна из лошадей нервно захрапела.
– Утром опять пойдем на север? – спросил Виридовикс.
Губы Батбайяна растянулись:
– Где еще мы сможем зарезать двух-трех вонючих собак, как не на севере? И стад там больше.
Его единственный глаз сверкнул в отблеске костра. Вторая глазная впадина тонула в тени.
Угнетающее чувство бессмысленности охватило галла. Даже убивая врагов, они не могли вернуть к жизни того, кого потеряли.
– Неужели во всем этом есть какая-то польза? – в отчаянии закричал Виридовикс. – Мы рыщем вокруг, мы притворяемся, будто совершаем нужное дело, убивая этих негодяев по одному, по двое! Но клянусь богами, это всего лишь маленькая взятка нашей гордости. Мы так же способны причинить им большой вред, как одна мышка в хлеву может заставить крестьянина голодать.
– А что ты сделаешь? Сложишься пополам и подохнешь? – презрительно спросил Батбайян. Он свой выбор сделал: мстить до конца. – Мы не единственные в Пардрайе, кто с радостью удавил бы Варатеша его собственными кишками.
– Близко к истине, дружище. Они пытались разбить его в бою. И где теперь все эти вожди? А у прочих воли что у твоей овцы. Они последуют за тем, кто возьмет на себя труд их погонять. Кто посмеет сейчас напасть на победителя?
– Если хочешь – уходи! – сказал Батбайян. – Я выбрал. Я пойду по этой дороге один. По крайней мере, умру как мужчина. Если ты уйдешь, я не останусь без товарищей. Пардрайя велика.
– Но недостаточно велика, – возразил Виридовикс, уязвленный презрением хамора и желая, в свою очередь, уязвить его. – Недостаточно велика… – повторил он мягче и задумался. Его глаза расширились. – Скажи-ка мне, дружище Батбайян, смог бы ты сейчас отлепиться от Варатеша, если бы знал, что так твоя месть будет более полной? Покинул бы ты этого бандита – и Авшара тоже, – если бы я обещал тебе впоследствии их верную смерть? А может быть, и твою жизнь?
Батбайян пронзительно посмотрел на кельта, словно желая вырвать у него смысл этих слов.
– Мне не важно, когда умереть: сейчас или позже. Но заставь меня поверить, что кровная месть свершится – и я последую за тобой до края Пардрайи…
– Именно это тебе и придется сделать, – сказал галл.
– Проклятие! – вскрикнул Горгид, хватаясь за свою новую шапку из меха выдры. Поздно. Ледяной ветер сорвал ее с головы и покатил по земле. Ругаясь, грек побежал следом. Его уши жгло морозом.
Один из аршаумов засмеялся:
– Убей ее! Стреляй из лука! Скорее, не то убежит совсем! Проткни ее мечом!
Подняв убежавшую шапку, грек отряхнул снег, несколько раз ударив ею о колено. Затем нахлобучил по самые уши и снова выругался – предательский холодный комок выпал из шапки и покатился по шее.
Скилицез дернул углом рта, а Гуделин даже и не пытался скрыть усмешку.
– Теперь ты видишь, почему все кочевники – что к востоку от Шаума, что к западу – клянутся духами ветров.
Гуделин хотел всего лишь пошутить, но Горгид внезапно заинтересовался:
– А ведь верно! Так они и говорят. Я не обратил внимания.
Он снял восковую табличку, висевшую у него на правом боку, где большинство носило кинжал, и осторожно нацарапал заметку. На таком морозе кусочки воска кололись, отваливаясь от деревянной основы.
Когда Горгид пожаловался Аригу на погоду, старший сын кагана фыркнул:
– А, все это ерунда. В одну из таких зим, много лет назад, один всадник отправился в путь без запасных лошадей. И вот его лошадь сломала ногу. Он хотел крикнуть, позвать на помощь, но в степи было так холодно, что никто не услышал его, пока не настала весна и крик не оттаял. Правда, тогда было уже слишком поздно.
Ариг поведал эту историю со столь многозначительным видом, что Горгид решил записать ее. Правда, грек добавил:
– Не очень-то я верю тебе.
С другой стороны, Геродот немало подобных историй протащил в свою книгу. Стало быть, и для Горгида сгодится.
Из палатки, ковыляя и опираясь на плечи Дизабула, вышел Аргун. Ариг !`.a(+ на брата недоверчивый взгляд и громко закричал, требуя тишины. Всадники кольцом окружили своего вождя. Остальные аршаумы, привлеченные происходящим, подошли ближе. Через толпу провели лошадь кагана.
– Поглядим, сможете ли вы хоть раз действовать заодно, – сказал Аргун своим сыновьям.
Дизабул дернул губой, Ариг сжал зубы. Но вдвоем они дружно усадили отца в седло. Руки Аргуна ласково погладили поводья – он не мог прикасаться к ним так долго! Ноги все еще не повиновались старому кагану. Ариг помог отцу вдеть их в стремена, а после привязал, чтобы они не выскальзывали. Но, несмотря на это, гордая улыбка скользила по лицу кагана.