Широкие аллеи дворцового комплекса были пустынны. Слуги, солдаты, чиновники – все ушли, смешавшись на улицах с праздничной толпой.
На площади Паламы, что находилась чуть восточнее дворцов, уже бурлило людское море. Торговцы выкликали свои товары: пиво, горячее подслащенное вино со специями, баранину под острым сырным соусом, устрицы, жареных осьминогов в оливковом масле и панировочных сухарях, благовония, самые разнообразные украшения – от дешевых бронзовых до увесистых золотых, осыпанных драгоценными камнями, амулеты и талисманы, иконы Фоса и его святых.
Тут же бродили музыканты, распевая песни и наигрывая на дудочках и струнных инструментах. Марк заметил даже одну или две васпураканских лютни.
Все эти люди с надеждой ожидали, что зеваки бросят им пару-другую серебряных монеток. Марк, который и в лучшие времена вряд ли обладал музыкальным слухом, обошел певцов стороной. Хелвис – та наслаждалась музыкой. И Неврат – тоже. Марк не хотел сегодня вспоминать об этом.
Неврат. Всякий раз, когда они втроем с ней и Сенпатом шли куданибудь развлекаться, молодая женщина держалась с Марком очень дружески. Но в ее поведении появилась малая толика настороженности – прежде этого не было. Хотелось бы Марку когда-нибудь избавиться от назойливых воспоминаний.
То и дело в толпе вычурно разодетых видессиан мелькал простой голубой плащ монаха. Скавр готов был держать пари на десять золотых, что Стипий в эту минуту уже честит кого-нибудь или, что еще более вероятно, накачивается вином.
Прошло несколько монахов, исполняющих гимн в честь Фоса, – островок достоинства и глубокой, сердечной веры в море легкомысленной и простодушной толпы, жаждущей лишь веселья.
Однако находились и такие служители Фоса, которые отказывали себе в любых земных радостях и в своем фанатизме посвящали себя лишь одному «благому» делу: уничтожению всего, что не одобряли. У «святейшего» Земарка нашлись братья по духу и здесь, в столице. Один из таких монахов, мрачный, тощий тип, на котором плащ висел, как на вешалке, выскочил прямо на трибуна. Он гнался за мальчишками в масках. Увидев, что юные «богохульники» ускользнули, фанатик затряс хилыми кулаками и прокричал:
– Ваши грязные шутки оскорбляют святой день Фоса! Посвятите себя молитве, отверните души от безобразного глумления! Вы творите мерзость, о безумные глупцы! Лед Скотоса ожидает вас всех!
Но мальчишки удрали, не расслышав даже начала этой превосходной речи.
Монах огляделся, видимо желая отыскать еще какой-нибудь дьявольский корень, который надлежит выкорчевать. Марк опасался, что теперь фанатик набросится на него, – светлые глаза и отсутствие бороды выдавали в Скавре чужеземца и, следовательно, еретика.
Но монаха уже оттеснило иное зрелище: окружив комедианта, люди смотрели, как маленькая собачка пляшет и подпрыгивает на задних лапах под удары барабанчика. Пикантность заключалась в том, что шерсть животного была выкрашена в зеленый цвет – цвет княжества Намдален. Песик был обучен принимать у зрителей деньги передними лапами и передавать их хозяину.
– Восхитительно! – гулким басом прогудел один из прохожих, рослый халогай.
Северная родина наемника была куда беднее на развлечения, чем столица Империи. Подружка халогая, хорошенькая черноволосая потаскушка, только улыбнулась, глядя на своего друга, и кивнула. Бархатное платье, украшенное красным и фиолетовым шитьем, плотно облегало ее гибкое, стройное тело. Халогай обнимал ее за талию и время от времени поглаживал по груди.
На миг он выпустил девушку и наклонился к маленькому артисту. Светлые волосы наемника, заплетенные в косы, почти коснулись булыжной мостовой.
– Собачка! Сюда! – позвал он.
Песик подпрыгнул и схватил зубами монетку, а потом побежал к хозяину. Тот продолжал стучать в барабанчик.
– О! Золото! – воскликнул он и низко поклонился халогаю. – Тысяча благодарностей, господин!
Толпа весело приветствовала щедрый взнос. Но когда наемник выпрямился, видессианский монах ткнул ему прямо в лицо длинным костлявым пальцем.
– Ты, несчастный, заблудший невежда! – возопил он гневно. – Ты предаешься безобразному кутежу! Сейчас ты должен находиться в храме и возносить благодарности Фосу за его великое милосердие, ибо он послал нам свет солнца еще на один год! А вместо этого ты тискаешь это похотливое создание! – Яростный взгляд монаха обратился на девушку, которая ответила ему таким же прямым и злым взглядом. Девица так и льнула к щедрому кавалеру.
При этой неожиданной атаке халогай моргнул. Возможно, его уже предупреждали о том, что священнослужителей задевать небезопасно, поскольку ответ наемника прозвучал довольно мягко:
– Если ты не возражаешь, святой отец, то я попросил бы тебя убрать руку от моего лица.
Монах, должно быть, решил, что задел совесть солдата, и заговорил менее повелительно – он желал продолжить увещевание:
– Хоть ты и чужеземец, но лицо у тебя открытое и честное. Подумай же о том, что я скажу тебе. Неужто преходящее наслаждение плоти стоит того, чтобы рисковать ради него вечными благами души?
– Чтоб тебе подавиться, стервятник! – завизжала девица. – Оставь его в покое! – Она покрепче вцепилась в руку наемника.
– Молчи, шлюха! – ответствовал монах. Видессианские монахи давали обет безбрачия, но сейчас фанатик не мог оторвать горящего взора от ее зовущего тела. Слова монаха были обращены к мужчине, а глаза – к женщине: – Да, воин, она красива, но влечение к женщине – сладкая приманка Скотоса, ловушка для уловления неосторожных душ.
Марк скроил гримасу, хотя увещевание было обращено не к нему. А монах уже завывал:
– Погляди же на ее круглый зад, на узкую талию, на это лоно – пристанище всякого греха и грудь, от которой любой мужчина задрожит и забудет о вечных муках ада…
Жрец вдруг стал Скавру жалок. Подумать только, этот человек отрекся от наслаждений плоти и теперь вынужден проклинать их… и влекущие глаза, и полные, алые губы, сладкие, как старое вино…
Монах дрожал от возбуждения.
Халогай откинул назад белокурую голову и расхохотался. Его громовой бас разнесся над площадью.
– Можешь не тыкать в меня пальцем, жрец. Кажется, твоя еловая шишка напряглась не хуже моей при виде этой девчонки. Держи! – Он бросил золотой к ногам монаха. Тот уставился на монету выпученными глазами. – Бери же, – повторил наемник, веселясь от души, – и хорошенько поваляй эту красотку. А я найду себе другую подружку. Этот город просто кишит шлюхами.
Монах и потаскушка одновременно накинулись на халогая, а потом – друг на друга. Халогай показал им свою широкую спину и неспешно удалился. Толпа орала, изнемогая от восторга. Сегодня – единственный день в году, когда можно от души посмеяться даже над священником. И никому сейчас не было дела, что удачную шутку отмочил халогай-еретик.
Скавр улыбнулся тоже. Нет моря печали столь глубокого, чтобы утопить в нем человека. Вспыльчивый пьянчуга Стипий, сегодняшний похотливый фанатик – эти люди лишний раз напомнили Марку о том, что голубой плащ скрывает лишь человека. И эти люди, возможно, не слишком отличаются от него самого. Стоит запомнить. Чаще всего видессианские монахи вызывали у Марка ужас, поскольку их религиозный фанатизм был явно не для римлянина. Марк был просто не подготовлен к подобным вещам и часто понятия не имел, как на них реагировать.
Образ Стипия, вечно терзаемого жаждой, навел Марка на хорошую мысль: он подошел к лотку и взял кружку вина. Приятное тепло растеклось по телу.
По площади пробежал глашатай, который во все горло расхваливал выступающих в Амфитеатре мимов. Вместе с толпой Марк устремился к Амфитеатру – громадной чаше, расположенной в южной части площади Паламы. Трибун заплатил две медные монетки и прошел в один из крытых коридоров, ведущих к арене. Слуги проводили его на верхний ряд: представление длилось целый день, и скамьи были переполнены.
Даже отсюда, издалека, памятники былых триумфов Империи – обелиск, статуи из слоновой кости, трофеи – производили сильное впечатление. Марку хорошо была видна вершина обелиска – это гранитное сооружение было почти одной высоты с громадиной Амфитеатра. У основания обелиска диковинными цветами колыхались двенадцать ярких шелковых зонтиков – неизменных спутников Автократора Видессиан. В Риме место зонтоносцев занимали двенадцать ликторов, которые повсюду сопровождают консула, держа на плече связку прутьев и топорик. Трибун не мог отсюда разглядеть лицо Туризина. Каким-то образом это помогло ему чувствовать себя увереннее.