– Ну, – обратился кельт к стреле, выдергивая ее из седла, – ты прилетела сюда сама или тебя кто-то прислал?
Стрела не дала ответа. Виридовикс бросил ее на землю.
Потребовался еще час непрерывных стычек, прежде чем Рамбехишт избавился от наседавших на него бандитов Варатеша. Наконец те прекратили преследование. Лошади бандитов не были такими свежими, как у разъезда, а Варатеш был слишком опытным вожаком, чтобы позволить своим людям преследовать врага, имея под седлом уставших коней. Выполнив основную ' $ gc – остановив продвижение врага, – они повернули назад.
– Самая лучшая вещь на свете – это битва! – крикнул разгоряченный Виридовикс своим товарищам, которые медленно приходили в себя после боя. Сражение в степи не было тем рукопашным боем, к которому привык Виридовикс, но новизна делала степную стычку только более захватывающей.
Вытирая вспотевший лоб, Виридовикс заметил наконец рану. Он так и не понял, когда ее получил. Была ли причиной задевшая его стрела или сабля, ударившая вскользь? Несколько хаморов также были ранены, но даже кочевник, которому стрела пробила бедро, улыбнулся сквозь стиснутые зубы, услышав слова кельта.
Как и Виридовикс, степняки наслаждались войной. Она приносила им горячую радость. У них есть все причины гордиться собой, подумал Виридовикс. Хотя враги явно превосходили их численностью во много раз, хаморы Рамбехишта потеряли только одного человека (его тело привязали к запасной лошади). Бандиты Варатеша получили хороший отпор. Даже хмурый Рамбехишт выглядел удовлетворенным, когда разъезд в сгустившихся сумерках разбивал лагерь.
– Сегодня они заплатили за все, – сказал он, откусив кусок мяса от провялившейся говядины, которую держал под седлом.
– И хорошо заплатили! – добавил Батбайян. Он накладывал мазь на рану лошади, спину которой задела стрела. Голос молодого хамора еще дрожал от возбуждения. Он был горд, что сумел хорошо проявить себя в бою.
Виридовикс улыбнулся его горячности.
– Жаль только, что эти олухи все-таки сообразили, в чем дело, и испортили нам потеху.
– Любая хитрость годится только до тех пор, пока ее кто-нибудь не разгадает, – пожал плечами Рамбехишт. – Мы зашли на территорию врага гораздо дальше, чем могли бы без нашей уловки. И отбросили бандитов лучше, чем рассчитывали. Да и наш лагерь передвинулся вперед. – Он взглянул на клубившиеся на небе тучи. – Все равно скоро польет дождь, и пыли больше не будет.
Момент выбора союзников был отсрочен смертью шамана Оногона. Женщины клана громко оплакивали мудрого старца. Мужчины переживали горе молча и выражали свою печаль без слов, сделав на щеках надрезы.
– Что до меня, то я лучше бы полоснул себя по горлу, – заметил Пикридий Гуделин. Потеря Оногона сильно помешает теперь победе Видесса.
Ариг навестил имперское посольство на следующий день после смерти шамана. Раны на его лице уже не кровоточили. Он хмуро отхлебнул кумыса и покачал головой, словно до сих пор не верил случившемуся.
– Да. Его действительно больше нет с нами, – проговорил Ариг, словно размышляя вслух. – В глубине души я думал, что он вообще никогда не умрет. Всю жизнь я помнил его таким. Он как будто родился старцем. Казалось, легкий ветерок может опрокинуть его. Но он был самым мудрым, самым добрым человеком из всех, кого я знал.
Ариг едва не рыдал. Возможно, причиной этой несдержанности были долгие годы, проведенные в Видессе, а может быть – глубокая и искренняя скорбь. Старший сын кагана был близок к тому, чтобы нарушить обычаи кочевников и дать волю слезам.
– В шатре Боргаза об Оногоне не плачут, – заметил Гуделин. Он не переставал думать об интересах Империи.
– Это так, – бесцветным голосом отозвался Ариг. Личное горе поглотило все остальные его тревоги и заботы.
Более чуткий к чувствам кочевника, чем Гуделин, Скилицез сказал:
– Я надеюсь, он отошел легко.
– О да. Это случилось при мне. Мы говорили о тебе, кстати. – Ариг устало улыбнулся Гуделину. – Он закончил пить кумыс и вышел освежиться. Когда он вернулся, то сказал, что ноги у него гудят от усталости. Будто налились свинцом. Дизабул, будь он проклят, посмеялся над ним. Дизабул сказал: ничего удивительного – после крепкого кумыса! Оногон в ответ только усмехнулся. Но ему становилось хуже. Онемение пошло выше. Оно перекинулось на бедра. Он уже не чувствовал своих ног, даже когда сильно ci(/-c+ себя! Тогда он лег на спину. Через некоторое время живот у него похолодел. Тогда он закрыл лицо покрывалом. Он чувствовал, что конец уже близко. Потом он слегка дернулся. Когда мы сняли покрывало, его глаза не мигали. На лице не было никаких признаков боли. Его старое сердце просто остановилось. Вот и все…
– Как жаль, – молвил Скилицеэ, качая головой. Со стороны глубоко верующего видессианина это был самый большой знак почтения по отношению к язычнику-шаману.
Горгид еле сдерживался, чтобы не закричать от бессилия и ярости. Оболочка историка слетела, как пустая шелуха, обнажив душу врача. Смерть Оногона просто вопила об отравлении. Горгид мог даже точно назвать яд – мышьяк. Описание Арига было точным, симптомы ясны, как белый день. А для тех, кто не знал о страшном яде, смерть старика казалась делом вполне естественным. «Старое сердце просто остановилось, вот и все…»
Когда аршаум вышел из посольской юрты, грек рассказал товарищам о своем подозрении.
Скилицез хмыкнул:
– Вполне могу поверить.
– Боргаз хотел избавиться от него, – произнес Гуделин, – нет сомнений. Но что нам толку от того, что мы это знаем? Если мы заявим об отравлении, кто поверит нам? Нас просто назовут клеветниками, лгунами и негодяями. В чем лично я не вижу ничего хорошего. Если только, – добавил чиновник с надеждой, обращаясь к Горгиду, – у тебя есть при себе этот яд и ты можешь продемонстрировать его действие на животном.
– Отличная идея, Пикридий, – сказал Скилицеэ. – Он покажет, как убивает яд, и все немедленно решат, что это мы задули свечу жизни старика. Ну ты просто молодец, старина! Это как раз то, что нам сейчас необходимо.
– В любом случае, у меня нет яда, – сказал Горгид. – Когда я стал врачом, то дал клятву никогда не иметь дела со смертоносными ядами. С тех пор я ни разу ее не нарушил.
Он сидел с подавленным, несчастным видом, уронив лицо в ладони. Яды Горгид ненавидел – особенно потому, что надежных противоядий почти не существовало. Большинство из тех, о которых он слышал, были рождены женскими пересудами и ни на что не годились.
Женщины, которых Аргун предоставил видессианскому посольству, не знали языка Империи. Однако худенькая девушка Горгида по имени Хелун поняла, что ее господин расстроен. Она нежно коснулась его опущенных плеч, но он резко оттолкнул ее. Когда Хелун молчаливо и покорно отошла в сторону, Горгид устыдился собственной грубости. Впрочем, о женщине он думал лишь мгновение. Желание отомстить Боргазу снедало грека. Старый шаман заслуживал лучшей участи, нежели быть предательски умерщвленным изза какой-то войны, которая шла за сотни миль отсюда. Горгид даже засмеялся, когда ему в голову пришла одна особенно изощренная и кровавая месть. Виридовикс был бы доволен, узнав о столь кровожадных затеях, – какая гордая ирония…
Прощание с шаманом продолжалось несколько дней. Тело Оногона было предано земле, а не сожжено. Огонь в степи слишком опасен, чтобы разводить огромный погребальный костер, и кочевникам это было хорошо известно.
В центре большой квадратной могилы устроили постель. На ней покоилось тело Оногона, одетого в украшенную бахромой одежду шамана. Над покойным воздвигли сооружение из кольев, накрытое плетеной крышей. Аршаумы бросили на нее несколько золотых чаш.