– Чего искать-то в аптеках да у докторов? – криво усмехнулся следователь.
– Не чего, а кого! Преступник в пылу борьбы с Власовым явно и сам порезался. Кровь артериальная, она светлее венозной. И хлещет сильнее. Одно полотенце в крови, второго и вовсе нет – о чем это говорит? Что рана у преступника серьезная, он наверняка обратится за медицинской помощью. Найдем место, где раненому медицинскую помощь подавали – глядишь, и полотенце второе всплывет. Его, конечно, могли и выбросить, но чем черт не шутит!..
Путилин еще раз окинул внимательным взглядом кабинет убитого.
– Часы настольные вон валяются на полу. Они от удара стали и показывает девять с четвертью. Утра или вечера? Ну-ка, голубчик, что скажете?
– Откуда же мне знать, Иван Дмитриевич? Сие знает только преступник, который, по вашему предположению, уронил эти часы.
– А вот я думаю, что это был вечер, голубчик! Видите – свечи в кабинете и на кухне? Догорели до конца. А кто ж с утра свечи жжет, а? Далее: На кухне остатки обеда, помойное ведро полное. На столике возле хозяйского дивана – рюмка с остатками мадеры и окурок сигары – не с утра же Власов вино хлестал и табачком «закусывал», а, голубчик?
Путилин подошел к входной двери и попытался наложить ладонь правой руки на кровавый отпечаток.
– Убийца явно выше и крупнее меня, как видите: моя ладонь в его отпечаток не ложится. Ищите, ребята. А ты, Жеребцов, по соседям иди. Попытай-ка их насчет приятелей и гостей Власова. Знакомый у него тут был, хороший знакомый! Разве постороннего человека допустят со спины подходить? Извините старика за урок, Платон Сергеевич – но глаза человеку дадены для того, чтобы смотреть. А не как антураж для модного нынче пенсне-с…
С досадой крутанув напоследок бакенбардину, Путилин, расстроенный невнимательностью следователя и необходимостью предстоящими объяснениями с градоначальником, вышел из квартиры и направился прямо в дворницкую под лестницей. А перед уходом мотнул головой, выпроваживая сыщиков.
– Ну-с, дворник, как тебя? Дударов Яков? Ага, Дударов. Как же ты, дорогуша, обязанности свои исполняешь, если не помнишь – кто к жильцам идет, кто выходит, когда они сами входят-выходят? А?
– Виноват, ваше превосходительство! Дом наш тихий, говорю, вот все дни в один и сливаются!
– «Сливаются»! Ну а жилец квартирный, Власов-покойник – он-то куда-нибудь обычно ходил? Или дома сиднем сидел?
– Почему сиднем? В сад ходил по хорошей погоде – это до обеда обычно. А после обеда спал немного, выходил редко очень, до кухмистерской Рябушкина дойдет или до аптеки – и обратно. Иногда и далече ходил, а куда – нам же не докладывают. Вот, говорил, погода установится – и на дачу съеду, душно ему тут, в городе было-с… И съехал вот, – дворник перекрестился, а вслед за ним перекрестилось и все его семейство.
– Двадцать пятого мая господина Власова видел?
– Не помню, ваше высокопревосходительство! – плачуще замотал головой Дударов.
– Не помнишь… Ну-ка, что в газетке про этот день писано было? Ага, не то, не про то… Во! А скажи-ка, братец Дударов, дождик когда последний раз был?
Дударов подозрительно, ожидая подвоха, покосился на представительного начальника сыска. И вдруг посветлел лицом, хлопнул картузом об пол.
– Вспомнил, ваше высокопревосходительство! Вспомнил – дай вам Бог здоровьица! Дождь ведь в тот день лил с утра. Господин Власов один раз только под ворота вышли, на погоду пожаловались: дождался, мол! Нет, мол, чтобы вчера на дачу съехать! Чего ж не съехали, спрашиваю? Дело есть, говорит, гостя сегодня жду. И вправду: приходил к нам в тот день офицер молодой. Затемно уже было…
– Офицер, говоришь? – насторожился Путилин. – Кто таков? Видел раньше?
– А как же, ваше высокопревосходительство! Он, почитай, редкую неделю не приходил, офицер этот. Старый знакомый господина Власова, как же!
– Хм! Офицер, говоришь? Молодой – а знакомый старый – нахмурился Иван Дмитриевич Путилин. – Чего несешь-то братец?