– Пошел вон, скотина! – совсем было закончил разговор Ивелич, однако, заметив тяжело подбегавшего городового, передумал. – Городовой! Я прапорщик Саперного лейб-гвардии батальона граф Ивелич! Со мной – поручик Трошин и вольноопределяющийся фон Ландсберг!
– Слушаю, ваше сиятельство! – городовой молодцевато кинул руку к козырьку.
– Вот и слушай, братец! Во-он та пьяная скотина только что жестоко оскорбила в нашем лице мундир гвардейского офицера. Сведи-ка ты его, братец, в часть, да оформи протокол. Рапорт напишешь потом на имя его сиятельства князя Кильдишева, командира батальона.
– Слуш-шусь! – Городовой ловко ухватил за шиворот Громова и, подпихивая в спину второй рукой, потащил в полицейскую часть.
– Жалко, что «лозаны» отменены, – посетовал Ивелич, увлекая за собой Ландсберга в другую сторону. – А то хорошо бы этому быдлу, да по филейным частям…
У пролетки офицеры замешкались: и места там было только два, да и Ландсбергу, носившему солдатскую шинель, ездить в экипаже по воинскому уставу не полагалось, тут не спасала и трехцветная окантовка погон «вольноперов».
– Спасибо, господа! – шаркнул ножкой Карл. – Признаюсь, вы выручили меня из серьезных неприятностей!
– Пустое, Ландсберг! – махнул перчатками Ивелич. Он был старше «вольнопера» всего на два года, но разница казалась больше из-за лихих усов и щегольской парадной формы с саблей на боку.
– Слушайте, Ивелич, а если б вас не оказалось рядом? – ужаснулся вслух Карл.
– Хм! Трудно сказать… Гвардию, как ты видишь, городовые уважают. О том, чтобы свести в участок гвардейца, даже сильно нашалившего, не может быть и речи. Однако этого остолопа могла ввести во смущения твоя солдатская шинель.
– Что же мне делать, господа? Квартиру менять? Я ведь неподалеку квартирую, и по пути к дому Власова мне этого переулка никак не миновать! Меж тем эти паршивцы-мальчишки все время тут ошиваются.
– Ну-у, Ландсберг, это все, считайте, в прошлом! – рассмеялся Ивелич. – Лавочника, по моему наущению, наверняка посадят в «холодную» до утра. Хоть бы и для страховки, полагая, что господа офицеры действительно доложат своему командиру об оскорблении мундира. Завтра, вернувшись, он выпорет своих чад как сидоровых коз – и никто вас больше трогать не будет, уверяю! Поехали, Трошин!
Уже на следующий день, возвращаясь после занятий в казармах домой, Ландсберг убедился, что Ивелич был прав. С некоторой опаской завернув в переулок, ведущий к Спасской улице, Карл снова увидел своих мучителей-подростков. Однако сегодня их поведение разительно отличалось от вчерашнего!
Рыжий заводила и двое приятелей-переростков, игравших в «пристеночку», занятие свое тут же бросили и отвернулись. Сыновья же лавочника, пошептавшись, шмыгнули в лавку, откуда тут же вынырнул их отец. При виде Ландсберга он умильно заулыбался, и, кланяясь, бросился наперерез.
– Уж вы простите, господин офицер, ваше сиятельство, что я вчера вгорячах да спьяну вас обидел! Я, ваше благородие, седни с утра, как меня отпустили из полицейской части со внушением, первым делом своих байстрюков перепорол подпругой – ишь, ввели отца во искушение! Простите, ваше сиятельство, и меня, и сыновей моих! – лавочник добавил в надрывный голос слезу. – Не подавайте уж, за ради Бога, в полицию жалобу! Оштрафуют ведь, комиссиями замучают, а то и к мировому потащат. А у того, ваше сиятельство, разговор короткий: на месяц в «холодную» – и будь здоров! А торговлишка как тогда? Один я этих байстрюков рощу, мамка ихняя померла, а мачеха ихняя больше свое рыло в зеркало разглядывает, да прыщи давит. Когда ей за пасынками следить?
– Хорошо… любезный. Забудем, если…
– Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство! – Лавочник грозно обернулся на лавку и прилипшие к окнам изнутри физиономии сыновей мгновенно исчезли в темноте. – Я их, сорванцов, в субботу еще разок выпорю! Для памяти, после баньки! Не посмеют-с более приставать! Спасибо, барин! Вы уж не побрезгуйте, – лавочник заговорщицки подмигнул Ландсбергу и вдруг снова рявкнул, оборотясь назад. – Данька! А ну, сей момент тащи сюда тот кусок телячьего филе, что я для генеральши Емчиновой давеча отложил!
– Что вы! Не надо! – запротестовал Карл.
– Не смущайтесь, ваше сиятельство, я ведь от всей души! Вы барин молодой, науку в казармах постигаете – вон, извините, с лица какой худой! Вам хорошо кушать надобно! А кухарка хозяйская – вы ведь у господина надворного советника Власова изволите жительство иметь? – на квартиранта, видать, совсем внимания не обращает.
Он насильно вручил смущенному Карлу изрядный кусок вырезки, аккуратно завернутый в вощеную бумагу и даже кокетливо перевязанный ленточкой.