Известие о прибытии парохода с новичками вносило радостное оживление и в нумера Дуйской и Александровской каторжных тюрем. Почти все каторжане, за исключением разве что самых забитых «поднарников», предвкушали скорую разживу за счет новоприбывших. А наиболее отчаянные глоты, стремясь поспеть к разживе первыми, не упускали случая заранее спрятаться в карантине под нарами — чтобы успеть прежде прочих «остричь шерсть» с новичков.
Уловка была старой, всем знакомой, и поэтому надсмотрщик Ерофей Павлович Симеонов, доложив начальству о готовности карантина к заселению новоприбывшими, решил все же самолично обойти все помещения и потыкать длинной палкой с нарочно вбитым гвоздем во все подозрительные груды лапника — больше в камерах карантина спрятаться было просто негде.
Сопровождающий Симеонова староста отделения суетливо бежал впереди, с негодованием отбрасывал ногой с пути начальства мусор и кусочки лапника, поминутно оглядывался и всем своим видом показывал готовность услужить.
— Так что, ваш-бродь, наши-то оглоеды все вроде на месте. Да и я туточки в оба глаза глядел, когда лапник-то заносили. Самолично! Не должно тут непорядку быть, ваш-бродь!
— «Не должно, не должно»! — передразнил старосту Симеонов. — А найду кого в карантине?
Кряхтя, надзиратель согнул спину и ткнул палкою в кучу елового лапника под нарами, откуда тут же послышался сдавленный вопль.
— Самолично, говоришь?! — надзиратель грозно и с торжеством поглядел на старосту. — А тут кто? Эй, морда! А ну-ка, вылазь на свет божий! Вылазь, говорю, пока не стрельнул!
Лапник под нарами зашевелился, и к ногам надзирателя выполз полуголый человек, едва прикрытый какой-то рваниной. Опасливо поглядывая на подбоченившееся начальство, человек судорожно поправил сползающие с тела тряпки и скорчил жалостливую гримасу:
— Так что заснул я под нарами, ваш-бродь! С устатку и по нечаянности…
— Кто таков?
— Так это ж Кукиш, ваш-бродь! Ён не в своем уме маненько, дело известное! — поспешил с ответом староста. И, оборотившись к арестанту, грозно добавил: — Я т-тебе, сволочь, покажу кузькину мать! Прятаться удумал, паскуда!
Симеонов, открыв было рот для гневной тирады, обреченно махнул рукой и отвернулся. Кукиш и есть Кукиш, чего с него взять?
— Гони его в шею отседа! — распорядился он и пошел тыкать палкой дальше. — Впрочем, погоди-ка! Закончу здесь осмотр, сведу негодяя в канцелярию. Три десятка «лозанов» по филейным частям в самый раз твоему Кукишу будут… За мной иди, сволочь!
Брел Антоха Кукиш за надзирателем понурый, в ожидании «лозанов» руки невольно тянулись к битой-перебитой спине.
Однако нынче повезло Антохе. Подталкиваемый старостой, он безропотно, лишь тихо поскуливая, шоркал босыми, в струпьях и грязи ногами впереди надзирателя получать розги. Но в тюремном дворе, уже перед самой надзирательской, дорогу Симеонову дерзко заступил Бабай. Майданщик, за спиной которого топтался посланец Пазульского Архип, сдернув, не слишком торопясь, шапку, поклонился надзирателю:
— Нашальник, Кукиша Пазульский к себе требует! Ищу, ищу его — а он вот где, сволош!
— Вот высекут сейчас твоего Кукиша, и пусть идет куда хочет, на здоровьице! — буркнул, не останавливаясь Симеонов.
— Твой воля, нашальник. Только Пазульский шибко быстро его звал. А если этот сволош после «кобылы» встать не сможет? Пазульский шибко сердитый тогда будет, нашальник…
Симеонов остановился, поскреб щеку. Вызывать недовольство патриарха каторги не хотелось. Черт с ним, с Кукишем, таких секи не секи — толку не будет, себе дороже выйти может. Он махнул рукой:
— Ладно, забирай своего Кукиша, Бабай!
Пазульский на оставленного пред очи патриарха Кукиша едва глянул, скривился и велел:
— Оденься поприличнее, мил-человек, и на причал ступай. Попасть тебе надобно в ватагу грузчиков. Пароход с Расеи пришел, а там есть человечек один. Барином кличут. Попадешь на пароход, присмотрись к нему, потом обскажешь, что и как. Ступай…
— А ну как не возьмут меня в ватагу? — робко поинтересовался Кукиш.