— Не изволите ли быть господином прапорщиком Ландсбергом, ваша милость? — смущенно вопросил конюх. — То есть, не сейчас, канешно, а в прежние, то исть, времена?
Карл всмотрелся в лицо конюха. Было в этом лице что-то знакомое, однако мрачные мысли мешали сосредоточиться.
— Допустим, — осторожно признался он. — А ты кто таков? Откуда меня знаешь?
— Ну как же, ваш-бродь! Я сразу вас признал. Под вашим началом в 7-й саперной роте службу проходили. Через пустыню шли вместе, в Туркестанском походе! Помните?
Карл еще раз всмотрелся в лицо конюха, покачал головой:
— Извини, брат, что-то не припоминаю!
— Оно так, оно канешно, — опустил голову конюх. — Солдат-то там скоки было, где всех упомнить! А вот я ваше благородие запомнил! Совсем мальчишкой ведь, извините, были! Только из «вольнопёров», видать… Наши-то, ротные, спорили об вас даже: долго ли «прапор» бодрячком шагать по пескам будет? Скоро ли скиснет? Прощения просим, канешно…
Первый Туркестанский поход, боевое крещение прапорщика Ландсберга… Такое не забывается! Карл через силу усмехнулся:
— Ну и как спор-то тот? Кто выиграл?
— Вы, ваш-бродь, и выиграли, — посветлел лицом конюх. — Так впереди роты две недели и шагали. Хотя и видать было, что иной раз еле идет человек.
— Понятно, — кивнул Ландсберг. — Полчанин, стало быть? А зовут как? Сюда как попал?
— Мироном крестили, ваш-бродь. А сюды… Жениться я после службы надумал, девицу приглядел, сватов заслал. Да и женился, собственно. А потом отца родного на вилы поднял, — перекрестился Мирон.
— Отца?!
— Отца ваш-бродь. Очень даже обычное в деревне дело. Нас, братьев, четверо в доме было, трое до меня женились, невесток отцу привели. А батюшка мой, царствие ему небесное, крепким мужиком был еще. Жаловались браться промеж собой, что «пользует» батюшка невесток своих в отсутствие сыновей. Я не верил, пока моя Верка со слезьми не покаялась мне, что только я из избы, а старый мерин на сеновал ее силком ташшит. Я два дня как мешком оглушенный ходил, не знал — верить ли, нет ли? Потом решился, напрямки батюшку спросил: правда ли? А он, аспид, хоть бы для порядка отказался, Верку мою бы обвинил в наговоре! Нет, смешки начал строить… Ну я и не сдержался, ваш-бродь. Теперь тута, при лошадях состою.
Ландсберг вздохнул, ободряюще похлопал конюха по плечу, забрался в таратайку. Лишь спросил напоследок:
— Долго еще тебе тут, Мирон?
— Три годка осталось, ваш-бродь. Сдюжу как-нибудь! Ну а вам счастливенько съездить, ваш-бродь! Упредить тока хочу, ваш-бродь: в варнацком спытании, кое вам назначено, хитрить боже упаси! Прознают иваны про хитрость — смерть лютую примете! Оне, варнаки, уж и человечка приставили к вашему благородию — чтобы следил да им докладывал. Кукишем прозывается, гаденыш! Знаете таковского?
— Как не знать! — невесело усмехнулся. — Верно говорят в народе: не делай добра — не получишь зла! А тебе, Мирон, спасибо за упреждение!
Если бы Антоха Фролов по кличке Кукиш, записной глот из каторжной тюрьмы для испытуемых, имел склонность и способности к объективному анализу и самооценке, то наверняка бы давно и основательно поправил свой собственный статус вечного тюремного сидельца. Еще подростком отпущенный с благословения родного дядьки-старосты из деревеньки под названием Змеевка Тульской губернии на вольные хлеба, Антоха от природы имел вид человека, которому хотелось верить и доверять. Этому в немалой степени способствовали широко раскрытые на мир голубые глаза, умение на лету схватывать пожелания нужного человека и исполнять поручения быстро и даже с некоторой лихостью. И слушать он умел внимательно, и поддакнуть вовремя…
Те самые вольные хлеба начались для Антохи буквально на второй день после его отъезда с обозом из Змеевки — даже до Тулы клешнястые и рахитичные кони довезти его не успели. Обозники после ночевки на постоялом дворе только готовились хлестнуть веревочными вожжами по плешивым лошадиным бокам, да не успели, привлеченные шумом и гамом на заднем крыльце кабака. Там хозяин постоялого двора «учил» выволоченного за вихры парнишку-прислужника. Парнишка привычно подвывал после хозяйских тумаков, извивался, однако рвануть прочь, хоть и мог, не пытался — зачем бежать? Поколотят, да и простят небось.
Однако терпение у хозяина на сей день кончилось. Наградив парнишку очередным пинком и сбросив его с крыльца, он поманил ближайшего возчика:
— Слышь, ты, как тя там… Заберите отсель с собой этого аспида! Глаза б мои на него, кривого, не глядели! Увези, право слово, пока до греха не довел! До смертоубийства.