Мирел сердито плюнул.
— Нашелся бы смелый человек, который избавил бы нас от Казима… — протянул он.
— Что ты такое говоришь? — возразила Ледина.
Она вообще-то и сама понимала, что Хайдари вовсе не тот всеобщий благодетель, за которого себя выдает.
— Он из серьезной семьи, и его люди вырежут весь род человека, поднявшего на него руку. Вырежут до последнего человека!
В определенном смысле «семья» в Албании — это родственный клан, наподобие известного многим сицилийского. Именно по такому принципу и строится албанское общество в Косово.
Среди албанцев до сих пор процветает кровная месть, и в случае убийства кого-нибудь из «семьи» мужчина должен мстить, что нередко приводит к многовековому кровавому противостоянию. Сколько семей было загублено таким вот варварским способом решения проблем за столетия, не может подсчитать никто. Да что столетия, когда этот чудовищный обычай процветает в начале третьего тысячелетия не где-нибудь в джунглях Центральной Африки, а в центре Европы, на Балканах, на родине всей европейской цивилизации?
— Что же делать? — Ледина Касаи глядела на старика, как будто надеясь, что он может дать универсальный ответ на ее вопрос.
Мирел поправил головной убор, пожевал губами.
— Надеяться на Аллаха и… Ису!
Глава 9
На аэродроме Приштины, что в Косово, в этот день было весьма оживленно. Буквально только что на летном поле приземлились самолеты с миротворцами, в число которых входили и части Иностранного легиона. Ничего необычного для Приштины в этом не было. После нескольких лет войны самолеты с гуманитарной помощью, военными, миротворцами, людьми, призванными расхлебывать заваренную воюющими сторонами кашу, приземлялись здесь каждый день, и неоднократно.
Бронированный микроавтобус с генератором выкатил из «Геркулеса». Взвод, которым командовал Мазур, осуществляя охрану, находился рядом. Рядом с Мазуром стоял и Мартин Берзинс вместе со своим чемоданом с наличностью. Коротко познакомившись с адъютантом и выяснив, что к чему, Берзинс старался держаться к нему поближе.
«Хоть и русский, а все же по сравнению с этими дикарями — соотечественник, — не без иронии думал он. — Вот до чего приходится иногда опускаться. Что поделаешь — служба такая».
Надо сказать, что русских господин Берзинс не любил. Вообще ко всем славянам он относился пренебрежительно. Однако непростые условия заставляли идти на компромиссы с самим собой.
Находясь рядом с Мазуром, он чувствовал себя куда уверенней. Тем более что чемодан буквально жег ему руки. Теперь с ним он не расставался почти никогда. Получив первое задание, да еще связанное с такими деньгами, он постоянно находился в напряжении. Часто ему казалось, что на него все смотрят, естественно, с нехорошими целями. Казалось, что вот-вот кто-то начнет вырывать чемодан. И сны ему теперь снились соответствующие — нервные, беспокойные, тревожные. Даже в уборную Мартин Берзинс отправлялся вместе со своим сокровищем. Вернее, сокровище было, к сожалению, чужое, но отвечал за него он.
Неподалеку, но на достаточном расстоянии, чтобы не бросаться в глаза, стояла неприметная легковая машина. За рулем сидел мужчина с внешностью киногероя-любовника. На лице его застыла непроницаемая мина, он был всецело поглощен своей работой, состоявшей в фотографировании всего происходящего у самолетов миротворцев. Торопливо щелкал фотоаппарат, запечатлевая все новые и новые картинки. Фотограф аккуратно снимал все по порядку. От объектива не уходило ничего: движения военных, машины. Рядом с фотографом сидел его спутник — высокий блондин. Делая паузу в съемке, Милован Крайкович повернулся к своему шефу.
— Вот он, — удовлетворенно заметил Крайкович, пристально всмотревшись в одного из новоприбывших.
Элегантно одетый молодой человек со снисходительным выражением лица что-то говорил своему спутнику.
— Прибыл наш эмиссар, — продолжал Милован.
— А с ним и наши денежки, — в тон ему ответил Божидар Пелагич. — Какая несправедливость, — театрально произнес он, — страдают сербы, а финансы этот посланник привез для албанцев. Ну ничего…
— А это что за хрень такая? Какой-то странный броневичок.
— Понятия не имею, — задумчиво отозвался Пелагич. — Меня это не наводит ни на какие мысли.