Майор понимал, что это всего лишь иллюзия, но она была реальной до мурашек, ползущих по коже. Впору перекреститься.
Положение спас Дитц, правой рукой хлопнувший по плечу бывшего сослуживца, а левой слегка дернувший дочь за ухо:
– Хватит, Лана! Мы всё поняли. Осанка, манера держать голову, смотреть… да?
– Да, па.
– А почему мой?
– Джимми, – пожала плечами девчонка, снова ставшая обыкновенным подростком. – Ты сержант, он офицер. И всё равно Джимми.
– Однако! – покрутил головой Рипли. – Скорость соображения меня определенно радует. Как и наблюдательность.
– А то! – приосанился хозяин дома. – Погоди, это только начало!
Начало… это слово не давало майору покоя весь остаток дня. Начало чего?
По всему выходило, что Конрад относится к Лане не столько как к дочери, сколько как к новобранцу. Новобранцу, которого следует подготовить наилучшим образом. У Рипли возникло серьезнейшее подозрение, что конечная цель подготовки – служба в Легионе. Интересный выбор жизненного пути для девочки. Неординарный. И определенно не её собственный. Вернее, возможно, что её – но под активным влиянием приёмного отца. Зачем?
– Зачем? – негромко переспросил Дитц, когда, уже в темноте, они спустились к «Саламандре». – Затем, что здесь, на Алайе, у Ланы есть прошлое и нет будущего. А в Легионе прошлого нет ни у кого, а будущее имеется у любого, кто возьмёт на себя труд извлечь голову из задницы. Некоторые головы, конечно, приходится извлекать за уши…
Под многозначительным взглядом сержанта майор картинно потупился, делая вид, что смущен. Когда-то Зверюга Дитц вытащил Ловкача Рипли из полицейского участка. Вытащил весьма оригинальным способом: когда оборзевшие полисы отказались отдавать бойца его командиру, Дитц, не говоря худого слова, попросту пригнал к участку два бронетранспортера. Разумеется, представитель военной прокуратуры тоже присутствовал, но не он впечатлил зарвавшихся копов. Хотя этих последних вполне можно было понять: когда бордель, отказавшийся обслужить легионеров, берут штурмом по всем правилам военного искусства…
Операцию спланировал и командовал ею тогда еще рядовой Рипли. У Зверюги Дитца, по его собственным словам, было два варианта действий: продолжить вразумлять засранца самому или спихнуть эту головную боль кому-то ещё. Сержант предпочёл второй способ. Рекомендация направить рядового Рипли в офицерскую школу, подкрепленная копией полицейского рапорта, ушла наверх и была учтена при определении дальнейшей судьбы Ловкача. Что ж, никто и никогда не обвинял Легион в тривиальности решений при работе с личным составом…
– Вот что, Джимми. Перебираться на базу я не стану, ты это уже понял. Но ты в любой момент можешь обратиться ко мне за советом.
– Тебе что-то нужно? – проницательно прищурился майор.
– Среди твоих обормотов нет ли случайно приличных «клинков»?
Рипли скрестил руки на груди и слегка склонил голову набок. Вопрос был не из простых.
– Сейчас, пожалуй, нет. «Клинки» – редкость… кому я это говорю? Но и базы еще нет, кто знает…
– Если вдруг найдется, свистни, не сочти за труд. Я вполне способен поставить руку Тиму. Но вот Лане – вряд ли. Базовые навыки я ей дать могу, но не более того. Не мне гранить этот камешек.
– Договорились. Если вдруг что – ты узнаешь первым, сержант.
Лане и Тиму сравнялось семь лет Алайи, когда на базе Лазарев объявился Альберто Силва.
«Вот он и настал – великий день. День, когда проект перешел из фазы эксперимента в производственную. Сегодня первые наши дети, доработанные в соответствии со всеми промежуточными результатами, покинули инкубаторы.
Пятьдесят минервари, пятьдесят дианари и четыреста марсари. Тысяча сто церерари ждут своего часа, их срок придет через полгода. Волнуюсь ли я? Странный вопрос. И в то же время уместный, поскольку то, что я испытываю – не волнение. Это страх. Я боюсь не за себя. Меня страшит судьба самого проекта.
Венерари так и не пошли в серию. Спонсоры проекта заявили, что новые миры нуждаются в уме и силе, а красота подождёт. Санчес… Санчес сломался. Весь последний год он высказывал всё больше сомнений в том, имеем ли мы право вот так вмешиваться в замысел Создателя. Отказ воплотить то, на что он потратил восемь лет своей жизни, подкосил его окончательно. И всё же – монастырь? Не понимаю. Хотя…