В этот день тиронам повезло. Валенс, глянув на измотанных новобранцев, мокрых от пота и едва живых, усмехнулся:
— Я бы из вас душу вытряс, да боюсь, пользы от этого не будет…
И направился в принципию.
Едва он скрылся из глаз, как Квинт с воплем повалился прямо на мостовую.
— Я больше не выдержу, — простонал он.
Кука ухватил его за шкирку и попытался поднять. Пропитанная потом и солью туника лопнула с громким треском.
Квинт сначала ничего не понял, а когда понял, что произошло, завыл еще громче.
— Так, идем к Гермию, надо раздобыть у этого жулика горячей воды и простирнуть туники, иначе мы завтра не сможем их надеть, — сделал выводы Кука. — Сами мы можем окатиться и холодной водой, а тряпки от пота без горячей воды не отстирать.
Вечером, пожалев Квинта, который исколол здоровенной иглой себе все пальцы, пытаясь зашить порванную тунику, Приск отдал приятелю свою — в отличие от других, у него имелись две сменные. Правда, даже туника Приска была Квинту великовата.
— Ничего, одежка только временно велика, — заверил Кука. — Пройдет месяц — и ты, Квинт, накачаешь себе такие мышцы, что впору будет брать тунику у нашего Малыша.
Все захохотали, представив Квинта в одежде Малыша. Даже Квинт криво улыбнулся.
На другое утро Приск возглавил восьмерку во время марша. Дохляк неожиданно пошел бодро и, казалось, без напряжения выдерживал темп. Валенс многозначительно приподнял бровь, но вслух ничего не сказал. Будто не заметил. Зато плетущегося в конце маленькой колонны Квинта огрел без всякой жалости.
— Запомните, — поучал подопечных центурион по дороге назад в лагерь. — Отныне легион вам — отец родной, главная святыня на свете — орел легионный, за золотую эту птицу на древке каждый из вас с радостью должен жизнь положить, если понадобится.
— Если легион — за папашу, то кто за матушку? — спросил Кука.
— Дисциплина ваша мать, — отозвался Валенс. — От того, насколько ты точно выполнишь приказ, зависит не только твоя жизнь, Кука, но жизнь Приска, Малыша, Скирона и дурака Квинта…
— Почему дурака? — спросил Квинт.
— Потому что плавать не умеешь. Так в твоем деле записано.
Они вошли в лагерь.
Из ближайшего барака доносились женский визг и хохот легионеров.
— Как посмотрю, не уважают нашу новую матушку в этой центурии, — заметил Кука.
После обеда Валенс вывел тиронов за ограду лагеря и заставил метать пилумы.[49] Разумеется, не настоящие, а просто хорошо оструганные и заточенные на одном конце палки, весом и длиной примерно равные боевому пилуму.
Кука здесь отличился, добросил макет до цели. Правда, в саму цель не попал — учебный щит остался нетронутым, как тело весталки, палка угодила в доски опоры. Скирон метнул «пилум» футов на двадцать — считай себе под ноги. Крисп разогнался, но его «пилум», подхваченный ветром, улетел куда-то в сторону и… впился в ягодицу легионеру — тот как раз наклонился перешнуровать калиги. Пораженный столь неожиданно, легионер повалился на землю.
Рев раненого услышали даже в лагере. Скирон при виде такого казуса принялся хохотать как сумасшедший.
Сам же Крисп помчался за медиком Кубышкой и капсариями[50] в госпиталь. Медик покачал головой при виде раненого и принялся извлекать «пилум». Потом велел отнести пострадавшего в госпиталь — деревянная палка вбила в рану ошметки ткани от туники и набедренной повязки, и, если лохмотья из раны не вычистить, она загниет, и все может кончиться плохо.
— Отличный бросок! — покачал головой Валенс. — Так бы все у нас метали пилумы, никто бы Пятый Македонский никогда не побил. Не налюбуюсь я на вас, ребятки! И где вас только нашли, в каком лупанарии или бане для нашего славного легиона?!
— Отправь их строить дорогу! — посоветовал медик.
— Успеют еще подружиться с киркой и лопатой, а топор станет им родным братом, — посулил незадачливым тиронам «блага» военной жизни Валенс. — Пока учитесь делать то, что может спасти вам жизнь, но не наполнит кошельки вашего начальства.
Когда вернулись в казарму, Крисп лег на свою койку и заплакал.
— Ты чего? — изумился Кука.
— Видел бы меня отец! Такой позор!
— Папаша у тебя теперь орел легионный. Надеюсь, за эту промашку он тебя не заклюет.
Крисп спешно отер лицо и спросил:
— У тебя еще осталось хиосское вино?
49