– В чем дело, Виллибальд?
– Оттон, вождь.
– Что Оттон?
– У Оттона лопнула подпруга, он тайком вытащил из-под себя чепрак. Доигрался, что набил спину коню. Он не верховой батав римской армии, а жалкий квадский пешедрал! Ничего – доберемся до места, и я покажу ему, как ужи сбрасывают кожу!
Неожиданно из темноты крикнул батав-кавалерист:
– На посту – огонь!
Траян устремил взгляд в темноту. Яркая оранжевая точка светилась там, где находилась застава. Светлячок мигнул три раза и погас. Вспыхнул снова, помигал и опять погас. Третий раз то же самое.
– Позади такой же огонь!
Сердце легата учащенно забилось. «Сигнал вызова. И он принят, клянусь Марсом! Сейчас пойдет текст сообщения. Что-то случилось. Факелы передают только экстренные приказы, в рядовых случаях посылают корникуляриев».
«...Префектам германских легионов... – мигал огонек. – Божественный Нерва призван к себе... Юпитером Всеблагим... Величайшим... Сенат и народ римский вручают свои заботы сыну Божественного императора... Марку Ульпию Нерве Траяну Августу... Германскому... Слава императору Траяну!»
– Да будет легок его путь через реку! В порядке, предначертанном природой и бессмертными богами, мы все последуем за тобой!
По торжественному тону римлянина Виллибальд понял, что произошло. Старый батав опустился на колени и низко наклонил голову:
– Ave imperator, militis batavius te salutant[82].
Соплеменники последовали его примеру. И в непроглядный мрак ночи, навстречу сонным звездам понеслись подхваченные десятками голосов слова:
– Ave imperator, militis batavius te salutant.
3
– Марк, наконец-то!
Плотина подошла к мужу. Взяла его руки в свои. Вот стоит новый принцепс римского народа. Владыка жизни и смерти подданных обширнейшей из империй существующего мира. Но что ей титулы? Для нее он по-прежнему ее Марк. Ее Испанец.
– Милостивая Юнона услышала мои молитвы! Ты жив и невредим, мой неугомонный военачальник. Тебе надо отдохнуть.
Траян смотрел на жену грустно и нежно. С того мгновения, как он стал императором, между ним и окружающими словно пролегла пропасть. Люди будто уменьшились ростом. Рабы простирались ниц. Свободнорожденные застывали в глубоком поклоне. Слава императору! И только Плотина на фоне всеобщего раболепия и пресмыкательства осталась такой же, какой была всегда «Мой неугомонный военачальник». Можно лишь благодарить богов за то, что они послали ему в спутницы жизни эту умную, чуткую женщину.
Правитель Римской империи утомленно присел на простой дубовый табурет германской работы.
– Что, Помпея, будешь теперь императрицей?
Жена улыбнулась:
– «Куда ты, Гай, туда и я – Гайя». Разве я могу покинуть тебя?
– Да, Лонгина, жена Домициана, тоже, наверное, говорила мужу подобное, а потом завела себе актера Париса.
– Ах, Марк, – пальцы супруги разомкнули застежки плаща. Бурая ткань, подбитая рыжими шкурами лисиц, скользнула на пол. – У Лонгины не было Траяна, иначе бы она не бросалась на парисов.
– Ну ладно, Гайя, что тут у вас произошло без меня? Как Матидия, Марциана?
– Все в добром здравии, ждут тебя с нетерпением. Марциана на кухне. Матидия убирается у себя. Хочет предстать пред очи принцепса в лучшем виде. От Греченка[83] получили письмо. Сабина только о тебе и говорит.
– Ох уж эта Сабина. Помпея, вели принести мне в баню расшитую тунику и сапоги с серебряными гвоздиками.
Император снял перевязь с мечом, сбросил походную обувь и провожаемый банным рабом зашлепал босыми ногами по мозаике вестибюля.
Пламя шести масляных светильников на подставках из эбенового дерева ярко освещало таблин. Проходящие под полом глиняные трубы гиппокауса[84] распространяли сухое приятное тепло. Вокруг стола собралось все семейство вступившего в свои права престолонаследника. Справа от принцепса помещалась его старшая сестра Марциана. Пожилая, рано поседевшая женщина с проницательным прищуром окруженных морщинками глаз. По левую руку кресло занимала добродетельная Плотина – жена. Напротив – Матидия Старшая. Дочь Марцианы и племянница императора. Самая младшая представительница фамилии – четырнадцатилетняя Сабина – не сидела, а стояла подле дяди, и сильные жесткие пальцы Траяна ласково теребили блестящие черные волосы внучатой племянницы.
Играли в кости. Ставка: два сестерция серебром. Матидии невероятно везло.
– Испанец, – умоляюще-завистливо тянула Сабина, – дай мне. Ты сегодня плохо играешь, мама заберет все, и я буду плохо спать.
Траян, плутовато прикусив нижнюю губу, тряс стаканчик.
– Нет, сабинянка, нет. Я брошу сам. А вот если и в этот раз проиграю, тогда ты отдашь мне свои последние монеты и метнешь лично! Помоги нам, Меркурий и Фортуна!
Отполированные кубики слоновой кости мягко легли на шерстяную ткань скатерти.
– А-а! Барра! – закричал в азарте бывший наместник. – Меркурий! Сабинянка, мы выиграли! Гоните сюда ваши сестерции! Ставлю весь выигрыш и четыре монеты Сабины на квит.
Плотина звонко рассмеялась.
– Марк! Ты проиграешься, как подвыпивший булочник в таверне.
– Посмотрим! Призываю в свидетели Януса, что его милостью я опять буду в барыше, а ты, Помпея, останешься со своими тухлыми пророчествами.
Матидия решительно махнула рукой:
– Играть так играть! Я ставлю все деньги против суммы Сабины и Марка. А ты, мама?
Марциана отрицательно покачала головой.
– Ну нет. Как говаривал Божественный Август: Festina Lente[85]. Среди нескольких потерявших голову обязательно должен оставаться хоть один трезвомыслящий. Я лучше приберу пока серебро. И погляжу на вас.
Кубики вновь загремели в золотом стакане. Бросок. Все ахнули.
– Вот что значит призвать на помощь Януса, – напыщенно проговорил Траян. – На всех трех – Меркурий. Надо уметь рисковать. Запомни это, Сабина. Сгребай у горе-предсказательниц монеты, будем делить их.
– А сколько мне причитается?
– Десять процентов от вложенного. Ты дала мне два сестерция. Значит, получишь еще двадцать дупондиев.
– А сколько ты оставляешь себе?
– Свою долю принцепса. Будь здесь Адриан, он бы подтвердил мою правоту.
– А Адриан скоро приедет, дядя?
Женщины разом задвигались, заговорили. Игра потеряла интерес.
– Марк, действительно, ты послал вызов Греченку?
– Плотина, я отправил корникулярия еще на подъезде к Колонии Агриппина, когда находился по ту сторону Рейна.
– И он привезет мне паннонские украшения?
Траян коротко хохотнул.
– Боюсь, Сабина, тебе придется разочароваться. Он заявится сюда бородатый, как грекос, с двумя или тремя сочинениями какого-нибудь Клеанта Асосского. Расцелует вас и тут же запрется в дальнем таблинчике и будет корпеть над комком сырой глины, изображая ученика скульптора. Юпитер Всеблагий! И зачем я отправил его учиться в Афины! Покойный брат немало изумился бы, увидев, что дает прославленное эллинское воспитание!
Матидия ревностно вмешалась в эту тираду:
– Однако легат в Аквинке ни разу не вынес нареканий его службе в легионе. Все тяготы армейской жизни Адриан выносит с истинно латинской доблестью. Что же до философских упражнений, то они не мешают ему оставаться настоящим римлянином.
– Сдаюсь, сдаюсь, Матидия. Моими учителями были старый астур Бороат и отравленные стрелы иудеев. И хотя я тоже изучал Цицерона и Сенеку, но все же не променяю их риторические размышления на уроки реальной жизни.
Марциана поднялась из-за стола.
– Будет вам, спорщики. И что это за мода – перечить принцепсу. Марк, я надеюсь, ты не прикажешь ее обезглавить? Сабина, жаворонок мой кампанский, посмотри, сколько там на клепсидре? Давным-давно пора спать. Помолитесь ларам и своему Гению и отправляйтесь в постель.
83
Греченок – так прозвали императора Адриана, делавшего в детстве большие успехи в изучении греческого языка и поэзии.