— Я в одиночестве отправлюсь на церемонию инаугурации, — объявил он. — В тишине я приму бремя императорской власти. Колокола наших храмов будут звонить день и ночь напролет, по всем нашим соплеменникам, убитым при бомбардировке.
Мы одиноки, одиноки в этой Вселенной, но нас объединяет наша боль.
Но это было неправдой. Такой же обман, как и все вокруг него. Его боль была его собственной болью, он никогда ни с кем не поделится ею, и не откроет ее другим. Его боль — это тварь на плече. Ночные кошмары, мучавшие его во сне, ожили, и теперь мучили его наяву.
— Мы сражались одни, — сказал он своему народу. — И мы возродимся одни.
Но разве на Центавре был еще кто-либо, более одинокий, чем он? Хотя, в самом извращенном аспекте, он вовсе не был одинок. С ним был страж, наблюдавший за ним, изучавший его, следящий за ним, никогда не оставляющий его в покое. Он служил постоянным напоминанием о его грехе. И, благодаря стражу, дракхи также всегда были с ним.
Но это было не все.
Еще были голоса. Голоса его жертв, взывающих к нему, протестующих против своей участи. Это были те, кто принял свою смерть, крича и рыдая, совершенно не понимая, почему это случилось с ними. Они тоже были здесь, постоянно напоминая о себе.
Вполне возможно, что из всех жителей Примы Центавра Лондо был наименее одиноким. Но это вовсе не смягчало положения, в котором он оказался. Не было никого, никого, кому бы он смог поведать о своих проблемах. Он не сомневался в том, что, сделав это, обречет эту личность на смерть. Он жил в окружении других, но никого из них не мог подпустить близко к себе. Ему придется удалить от себя тех, кто хорошо знал его.
Хуже всего будет с Виром. Вир, который, шаг за шагом, прошел рядом с ним весь этот ужасный путь, который предостерегал Лондо против этого падения во тьму. Лондо не слушал его, но Вир был прав. Возможно, именно поэтому Лондо и не слушал его: знал, что Вир прав и не хотел его слышать его слов.
И Деленн. После того, как он произнес речь, когда они прощались, Деленн шагнула вперед и так посмотрела на него, что он внутренне содрогнулся, подумав, вдруг она способна увидеть зло, примостившееся на его плече.
— Ваш путь отныне скрыт от меня, Лондо, — сказала она. — Вас окружает тьма. Мне остается только молиться о том, чтобы вы смогли найти дорогу к свету.
Когда она произнесла это, он снова подумал о мече, клинок сиял перед его глазами даже ярче, чем раньше. Свет, играющий на клинке, был таким чистым и верным, манил его. Это был путь к спасению… если только он выберет его.
Он направился к храму, как и говорил. Один… но не в одиночестве.
Он принял все регалии и возложил на себя обязанности императора и теперь почти физически ощущал прикосновение меча к своему горлу. Он почти слышал шаги смерти, чувствовал чистую радость освобождения. Он может освободиться от этого, освободиться от ответственности, от всего. К тому времени, когда он начал свой долгий марш обратно во дворец, солнце уже клонилось к закату. И в душе он знал, что это будет последний закат, который он видит. Его решимость была сильной, как никогда, сейчас он был абсолютно уверен в своем решении.
Он чувствовал, что принял верное решение. Хорошо. Он сделает самое лучшее, на что он сейчас был способен, хотя то, что оставалось в его силах, даже отдаленно не напоминало что-нибудь хорошее. Просто пора выйти из игры.
В эту ночь он сидел на троне, и тьма будто наступала на него. Богатое убранство, сверкающий мраморный пол, роскошные гардины и огромные декоративные — но, тем не менее, выглядевшие внушительно — колонны. Казалось, все в этом зале нашептывало о былом величии Примы Центавра. Но, несмотря на призрачные тени прошлого, которые всегда присутствовали здесь, он чувствовал странное умиротворение. И внезапно ощутил, как страж шевельнулся на его плече.
Возможно, эта тварь понимала, что он что-то затевает, но не знала точно, что именно.
Казалось, тени движутся вокруг него. Лондо посмотрел по сторонам, пытаясь выяснить, не скрывается ли где-нибудь поблизости дракх, наблюдающий за ним. Но здесь никого не было. По крайней мере, ему так показалось. Но он мог ошибаться…
— Я сошел с ума, — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. — Я довел себя до безумия.
Он позволил себе мрачно пошутить по этому поводу.
— Может быть, это и было их конечной целью. Интересная мысль. Превратить.
Приму Центавра в руины просто ради сомнительного удовольствия свести меня с ума. Стрельба из пушки по воробьям. Если уж им так хотелось довести меня, гораздо проще было на недельку запереть меня в комнате с моими бывшими женами.