В квартире ожидал сюрприз. Посреди единственной комнаты, в единственном кресле сидел одетый в спортивный костюм с размахрившимися лампасами Кравцов Сергей Евгеньевич собственной персоной; его тонкокожая, словно разбухшая, голова напоминала набитый желудок какого-то животного. За спиной начальника стояли, сцепив лапы на причинных треугольниках, геометрические фигуры числом четыре. Перед Зародышем, на валком журнальном столике, хромавшем так, словно одна из ветхих ножек была костылем, золотился взятый без спросу из бара французский коньяк.
– Ну что, полюбовались? – поприветствовал подопечного ведущий специалист.
– А как поживают ваши причинно-следственные связи, начальник? – ехидно откликнулся Максим Т. Ермаков, сбрасывая пальто. – Все вегетативно размножаются? Как они себя чувствуют? Не хворают, нет?
– Хворают, – подтвердил Зародыш, зыркнув из-под голых надбровий, словно там провернулись тусклые шарниры. – Да вы же сами все видели, только что с места события. Лишний вопрос. Давненько я не видел такого, как вы, наглеца.
Максим Т. Ермаков любезно поклонился. Сесть ему в собственной комнате было не на что, кроме как на раскрытую постель, где в хаосе белья голубели раздавленной бабочкой кружевные Маринкины трусы. Максим Т. Ермаков вздохнул и плюхнулся.
– А как насчет незаконного проникновения в частное жилище? – осведомился он, скользя насмешливым взглядом по лицам охраны, на которых резкие морщины были как боевая раскраска туземцев. – Или у вас, извиняюсь, ордер имеется? Может, я какой-нибудь закон нарушил? Кого-нибудь убил? Или вы успели насыпать кокса в мой стиральный порошок и ждете понятых?
– Бросьте, Максим Терентьевич, – поморщился Зародыш. – Дверь у вас была не заперта, мы и вошли, как старые знакомые. Сидим, стережем ваше имущество. А приехали мы только для того, чтобы задать единственный вопрос: что больше – двести двадцать шесть или один?
– Конечно, один, если этот один – я. А вы как думали? – живо откликнулся Максим Т. Ермаков. – Вы мне другую жизнь можете дать? А тем, кого в “Европе” поубивало, – можете? Чем приставлять ко мне наружку, рыться в моих покупках, курить у меня в подъезде, лучше бы за террористами следили! Да, ездил, видел. Это не я виноват, это вы виноваты! И не надо мне ваших арифметических задачек. Плохо работаете, господа!
– Ну вы и наглец, – задумчиво повторил Зародыш, грея хозяйский коньяк в бескровной пясти, покрытой с тыла, точно изморозью, полупрозрачными волосками. – Да, у государства задачи в основном по арифметике. Мы имеем натуральный ряд чисел: сто сорок миллионов жителей страны. И с этой, арифметической, точки зрения, один меньше, чем двести двадцать шесть, ровно в двести двадцать шесть раз. Меня другое удивляет. Вы, Максим Терентьевич, держитесь так, будто совсем нас не боитесь. А зря. Всякого можно ухватить за чувствительное место. А уж если мы возьмемся…
– Ничего у вас не выйдет! – радостно сообщил Максим Т. Ермаков. – Я гладкий и круглый колобок, весь внутри себя, меня даже ущипнуть местечка не найдется. Хотите честно? Мне никто, кроме самого себя, не нужен. То есть любил я когда-то маму с папой, а сейчас – ну, попечалюсь недельку, если что. Может, напьюсь. Даже если померещатся чувства, не страшно. И так у всех, между прочим. Женщины, конечно, есть приятные, но не настолько, чтобы ради них стреляться. Я бы вас боялся, конечно, если бы вы могли как-то силой на меня воздействовать. А вы беспредельничать не можете, спасибо причинно-следственным связям! Стало быть, у нас идеальная ситуация: если гражданин не нарушает законов, к нему никаких вопросов нет. Кстати: если я возьму ваш пистолет и примусь палить в людей на улице, что будет?
– А вот тогда мы, без всякого беспредела, вас арестуем, – со вкусом проговорил Зародыш, и по тому, как умягчился маслом его тяжелый взгляд, сделалось понятно, что такой поворот событий был бы весьма желателен для представляемого им комитета. – Арестуем, стало быть, и запустим вполне законные процедуры следствия и суда. Но придадим им такие формы, что вы сами попросите на минуточку в камеру наш пистолет.