В этот раз, едва появился казачок, начал сразу:
- Скажи-ка, есть у вас девица некая…
- Маша-то? – сразу признал Антипка по описанию.
- Наверное. Чудно мне в ней что-то показалось. Мало слов она произнесла, однако ж речь ее звучала – будто и не холопка...
- Дак Марья Ивановна и по-господски говорить может, и вообще не по-нашему, по чужестранному.
- Как же так? Кто ж учил этому дворовую девку?
- А барышнин учитель-хранцуз. Его барин по дочернему желанию аж из Питехсбурха выписал. Катерина-то Степановна была в стольном граде, сказывала, что при дворе Государынином по-хранцызки все ныне говорят. Так вот хранцуз, бывало, начнет поучать Катерину Семеновну всяческим своим премудростям, Маша тут же, в уголочке, и слушает. Катерина Семеновна учителю велела, он и Машу по-своему, по-заморски спрашивал. Марья Ивановна и на музыке всякой играет. Сама барыня покойная, Царствие ей Небесное, любила ее слушать. Да, барыня Варвара Петровна добра была к Машеньке. За барышню в доме держала.
- Почто же так?
- Дак... кто ж знал? На то была ее барская воля. Да и то сказать, мать Машина, Лукерья, любимой горничной была Варвары Петровны. Может, из-за матери и дочь привечала.
«Так, - подумал Петр, - а померла барыня, и не в чести ее любимица стала. Бледна, умаялась, не до музыки, видать, не до языков заморских. Узнать бы надо, что такое».
- А счас Марьей Ивановной у нас кто хошь помыкает, - ответил на его мысли Антипка.
- Отчего же?
- У барина не в чести. Бабы-дуры завистливы, радуются, что нынче Маше житье стало хуже некуда. Бабка у ней одна в живых. Старая-престарая бабка, живет на краю деревни в ветхом домишке. Марья Ивановна как минутку улучит, все к ней бежит. Без нее померла бы давно старуха.
«Уж не та ли старуха, - подумал Петруша, - что представлялась мне в бреду?»
Антип давно уже помог ему с приготовлениями на ночь и теперь стоял, ожидая, не пожелает ли барин чего еще приказать или о чем поговорить. Но так и не дождавшись, сам спросил:
- Еще чего прикажите, Петр Григорьевич?
- Ничего, иди, - отвечал в задумчивости Петр.
Оставшись один, молодой человек упал в перины, даже не задув свечу. Он знал, что не сможет быстро уснуть. Хотя в свече-то и особой надобности не было – ночь была светлая. Неотрывно глядел поручик, как все ниже и ниже становится восковой столбик, как казавшийся полуреальным огонек тревожно трепещет пойманной бабочкой, словно ужасаясь приближающейся с каждой истекающей каплей воска смерти. А за окном все ярче розовел восток...
Тем не менее, утром Петр поднялся рано – Любимов в это время еще мерно похрапывал. Девушку, о которой думал полночи, Белозеров нашел в другой половине дома – она мыла пол, стоя на коленях, усердно терла светлые доски.
- Маша! - окликнул Петр.
Вздрогнув, девушка быстро поднялась. Забыв даже поклониться, она смотрела сейчас на молодого человека и медленно краснела, но не отвела взгляда как вчера – напротив. Глаза-очи глядели строго, нечто странное таилось в их темной глубине. Казалось, она даже сердится... Наконец, опомнившись, Маша бросила тряпку, медленно провела рукой по мокрому лбу. Глаза потухли.
- Простите, барин.
- За что? - изумился Петруша.
Не ответила – сама, видимо, не понимала, за что.
Петруша начал было возражать, но замолчал, разглядев синяки на тонких бледных руках девушки, по локоть открытых. Маша поймала красноречивый взгляд, сделала движение, собираясь одернуть засученные рукава, но передумала. Так они и стояли и смотрели друг на друга, пока обоюдное молчание не стало совсем уж неловким.
- Устала? – мягко спросил Петруша.
Она вдруг улыбнулась.
- Ничего, справлюсь.
Нежданно-негаданно явилась баба Таисья, начальная над всеми дворовыми девками. Низехонько поклонившись Петруше, сладко проворковала:
- Хорошо ли почивали, сударь Петр Григорьевич? А уж и барин проснулся, скоро к чаю сойдет.
Петр понял. Хотел было дать волю негодованию, но вовремя сообразил, что заступничество его непрошенное только во вред Маше пойдет. Нехотя бросил:
- Хорошо, иду к нему.
Уходя, оглянулся. Таисья сурово распекала Машу, та стояла, отвернувшись. Петруша поморщился, словно вновь дала о себе знать боль от раны.
Прогулка с Любимовым не развлекла. Петр был рассеян, но подметил несколько изб-развалюх, принадлежащих любимовским крестьянам. Сие значило, что Степан Степанович - нерадивый хозяин, и не помышляет о том, что за вверенных ему Господом людей будет он ответ держать на Страшном Судище Христовом.