– Лёш, давай выпьем, – как бы назло своим мыслям и размышлениям предложила я, – как в юности на скамейке из пластиковых стаканчиков.
– Давай, – согласился Лёшка, не страдающий всякого рода заморочками, и мыслями о неминуемой старости. Мужики, вообще, реже заморачиваются…
Мы пили разливное вино, и по телу растекалась приятная слабость. Я жаловалась Лёшке на работу, на Веру, на свои расшатанные нервы и мне становилась легче. Мне нравилось это состояние, я не хотела выходить из него, и мы «сбегали за второй». Вторая пошла хуже. Говорю, как профессиональный алкоголик, потому что именно так я и напилась в этот вечер. Закончилось тем, что я, сидя на корточках возле скамейки, рыдая, просила Лёшку «сходить ко мне на работу и сказать, что я больше НИКОГДА туда не придууууууууууууууу».
Засыпала я в истерике и с «вертолётами», так называли мы в алкогольном студенчестве состояние, когда всё вертится перед закрытыми глазами.
Утром снова болела голова, но уже не так, как от нервов. А так, как от похмелья. Я тихонько сидела в Юлькиной комнате, и пыталась нарисовать дочкиными фломастерами что-нибудь позитивно-романтичное. Раньше я часто рисовала такие картинки. Ими восхищались все знакомые. А потом на рисование не стало времени. Впрочем, как и на всё остальное. Работа забрала всё время. Но ведь раньше я тоже не бездельничала. Я училась, посещала различные секции, кружки, ездила в турпоездки. И у меня ещё оставалось время на друзей, подруг, дискотеки, личную и творческую жизнь. Может быть, время правда пошло быстрее? Ритм изменился? Надо спросить у Юльки, чувствует ли она эту нехватку времени. Я заглянула в кухню, дочка лепила магнитик к холодильнику. Приклеит и тянет обратно. Абсолютно бесполезное занятие. Нет, Юльке не жаль времени, его у неё с избытком. Муж тоже не чувствует ускорившегося жизненного ритма – смотрит себе американский фильм про негров. Не потому, что ему интересно, а так просто… потому, что воскресенье, и никуда не надо идти.
Я села за компьютер, попыталась вспомнить былые навыки по написанию стихов. Раньше это давалось мне легко. Сейчас шло туговато. То есть, я, как и прежде, чувствовала рифму, видела, что всё хорошо, но силилась придумать что-то ещё лучше. Мудрила, путалась, усложняла четверостишия смесью ямба с хореем. И, видимо, так напряглась, что строчки поплыли перед глазами. Я встала, походила. Головокружение прошло, но сердце ещё долго колотилось где-то в горле. Попросила мужа выйти со мной «подышать воздухом», на этот раз в прямом смысле. Выходить одной было почему-то страшно. Казалось, что голова может закружиться в любой момент.
В тот вечер списала всё на похмелье. Поклялась себе больше не пить.
Проснулась утром от непонятной тревоги и ощущения, что со мной что-то не в порядке. В теле была непривычная слабость, хотелось пошевелить руками и ногами, чтобы проверить здесь ли я, или меня нет…
Я была вроде на месте, но существовал (я это чувствовала) риск вот-вот оказаться где-то не здесь. Меня охватил ужас. Я вскочила с ощущением, что надо куда-то бежать, что-то делать, чтобы не сорваться туда, где уже ничего нет. Это было похоже на предобморочное состояние, но только хуже… Казалось, что если обморок случится, то это будет последний обморок. Это было очень страшно.
Я лила себе в лицо ледяным душем, и понимала, что надо увольняться с работы. Организм даёт мне сигналы. Он начал давать их давно. Но головных болей и неустойчивой психики мне показалось мало. Организм решил дать конкретный знак.
Я позвонила Вере на рабочий. Трубку сняла Аня, сказала, что Вера в больнице с давлением. Я в глубине души пожалела начальницу, но себя мне было жаль сильнее. Я сообщила Ане, что на работу не приду. Ни-ког-да! И заявление передам через мужа. Анька не стала уговаривать и расспрашивать. Это хорошо. Теперь мне предстояло выяснить, что со мной происходит. Вера в больнице с давлением. Об этом загадочном явлении в последнее время говорят часто. Даже мама купила себе прибор для измерения давления. Может быть, у меня тоже оно повысилось, или понизилось, или что там с ним ещё происходит. Я проводила мужа с дочкой, а сама пошла к соседке, на ходу вспоминая, как этот прибор называется.
– Тонометр, – напомнила тёть Маша, – заходи я сама тебе померяю.
Я зашла, запах лекарств в тёти Машиной квартире как-то успокаивал. Соседка надела очки и воткнула в уши слушалку (как эта штука называется правильно я не знала, не было надобности узнавать). У моей мамы прибор автоматический, на запястье надевается, кажется. А у тёть Маши старинный, с липучкой и грушей. Таким пользовалась моя гинеколог, когда я была беременна Юлькой. «Как у космонавта», – всегда говорила она, вынимая из ушей слушалку и отпуская тугую липучку.