Такой человек не становится личностью, способной самостоятельно принимать решения, нести бремя ответственности за свои поступки, осознанно развивать себя, чему-то противостоять, что-то переустраивать, о ком-то всерьез и бескорыстно беспокоиться и кому-то быть опорой (ведь для этого вначале нужно найти опору в самом себе!). Не становится, так как нет и не может быть возрастной отметки, после которой о ребенке или подростке можно сказать: "Теперь он дорос до некоторой самостоятельности и достоин некоторого уважения!"
Ребенок достоин уважения с момента своего рождения, хотя бы потому, что уже сейчас, как биологическое существо, уникален - у него особый, ни в ком идентично не повторяющийся генетический код. Но уважать его нужно не столько за это, сколько за то, что ему предстоит - за труд самосотворения собственной личности.
Такое уважение удержит взрослого от волюнтаристских попыток диктовать ребенку с высоты жизненного опыта "расписание" его поступков, мыслей и чувств "на завтра". Вызовет желание терпеливо помогать ему исследовать среду и себя в ней, вырабатывать свою систему взглядов на жизнь, может быть, в чем-то отличную от родительской. Отличие неизбежно, так как без отрицания нет движения. И, впуская растущего человека в мир своих мыслей и чувств, в мир своего, отнюдь не во всем удачного опыта жизни, взрослый обязан дать ему право что-то в этом мире принять, а от чего-то отказаться.
Только при этом условии человек сможет идти дальше.
Сможет, принимая выработанную старшим поколением широкую жизненную программу, внести в нее необходимые коррективы и найти наиболее подходящие способы ее воплощения.
Именно потому, что детство (и дошкольное в том числе) - не подготовка к жизни, а сама жизнь, оно должно обладать главными ее особенностями: возможностью выбора, ответственностью за свои поступки, преобразовательной деятельностью.
Трудно организовать такое детство. Не только потому, что приходится преодолевать собственные предубеждения. Аналогия детства со взрослой жизнью как бы уничтожает его специфику, заставляет переносить - мысленно, конечно! - в юные годы формы деятельности зрелого человека, и сознание, естественно, противится этому. Такой механический перенос, разумеется, невозможен.
У детства есть свои способы исследования и преобразования действительности. Один из них - игра, не скованная законченной схемой.
Игра - творчество, игра - труд.
Игра, дающая информацию о свойствах предметов, о среде, о людях, о самом себе, наконец.
Игра, в которую ребенок иногда верит больше, чем в очевидный факт, потому что работа его воображения и действия, сопряженные с этой работой, тоже факт его бытия. Факт, появившийся по его собственной воле, это особенно важно.
Нам, взрослым, забывшим законы детской игры, нелегко бывает включиться в нее, стать для ребенка партнером, умеющим не навязывать, а лишь подсказывать ее варианты, полагаться на его интуитивный выбор.
Но с игры-то как раз и начинается та духовная близость, то активное непреднамеренное общение, без которого трудно .потом на всех этапах взросления ребенка вникать в особенности его развития, в преодолеваемые им противоречия, разбираться в существе его конфликтов с окружающими. И быть ему другом, ненавязчивым и уважительным, в меру сил помогающим ему растить себя.
Запись 4-я
НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ
О "преждевременной
обидчивости",
режиме дня
и неожиданном упрямстве
Сегодня пришлось задержаться на работе. Приехал домой поздно. Поднимаюсь на лестничную площадку, отыскиваю в кармане ключи и слышу за дверью родной "трубный глас"... Что там еще? Пока открываю, в воображении мелькают тревожные кадры: Ксенька бежит по коридору (она передвигается теперь только бегом) и, поскользнувшись у порога, влетает, как мяч, в кухню, падая лицом на кафельный пол... (Сколько раз просил: не нужно у входа в кухню натирать паркет до ледяного блескаполовик ерзает, даже мы, взрослые, поскальзываемся!) Следующие кадры - еще страшнее: дочь опрокидывает на себя кипящий чайник... стаскивает на пол скатерть с хрустальной вазой и затискивает ее осколок в рот... Тайком ухитряется взять ножницы и...
Вхожу в прихожую. По звуку определяю: это в ванной! Не раздеваясьтуда. Дверь распахнута, там трое: Валя, явно вышедшая из себя, что-то сердито говорит громко, ревущей Ксеньке. У Веры Ивановны, обычно деловито-строгой, сейчас умоляющее выражение лица-она Ксеньку уговаривает.
Друг друга все трое не слышат. Речь об одном: нужно умыться перед сном... Всего-навсего!
Иду на кухню выпить воды и успокоиться. Там Максим Петрович курит у окна. Спрашиваю его, как это началось. Он досадливо машет рукой, ему даже объяснять не хочется.
Совсем уж плохой признак.
Возвращаюсь а ванную, беру Ксеньку за руку, веду ее в комнату. Показываю, как щелкает блестящий замок моего портфеля, в котором я приношу домой в конце каждого квартала всякие рабочие бумаги. Ксенька заинтересованно присаживается на корточки, ковыряет замок пальцем... (Меня поражают ее мгновенные переходы-от, казалось бы, безысходного горя к деловому исследованию. Но не думаю, что это говорит о легкости переживаемых ею чувств -они не поверхностны, нет!
Она искренне и глубоко потрясается ими. Только вот темп жизни у нее, видимо, плотнее, чем у нас. Поэтому и переключается она на другое состояние так быстро.)
Вешаю пиджак в шкаф и предлагаю: "А что если мы сейчас отправимся в лес, к белкам в гости?" Ксенька внимательно смотрит на меня: не шучу ли? Соглашается. Мы, держась .за руки, ходим по комнате между воображаемых деревьев. "Вон, прыгнула!" -показывает Ксенька рукой вверх. Мы разговариваем с белками. А они, оказывается, укладываются спать. И нас приглашают - в дупло. Только, говорят, надо умыться. "А где тут у вас ручей?" - интересуюсь. "Я знаю", - говорит Ксенька и тянет меня за руку через другую комнату (там на диване сидят Валя и Вера Ивановна-они провожают нас осуждающими взглядами), через прихожую в коридор - в ванную.
Я открываю кран - "ручей" начинает журчать, мы оба по очереди умываемся и, крайне довольные, возвращаемся в комнату. Ксенька забирается в кроватку - это сейчас для нее беличье дупло - и засыпает почти сразу же.
Иду на кухню с видом снисходительно настроенного победителя. Там одна Валя. На ее лице - отчуждение.
- Так дальше нельзя, - говорит она. - Невозможно!
- Хорошо, только без эмоций, - пытаюсь ее успокоить. -Давай разберемся...
- Когда ты предложил воспитывать Ксеньку без наказаний, я сразу же согласилась. Когда настаивал на раннем закаливании, я тоже была не против. И даже когда вы с дедом начали эти бесконечные игры, я не возражала. Но дошло до того, что Ксенька ничего не хочет делать без игры - ни обедать, ни спать, ни умываться. А она должна знать, что есть обязательные, может быть, скучные дела.
- Но почему обязательные дела должны быть скучными?
Почему не украсить их фантазией?
- Потому что игра это праздник. А жизнь не может быть сплошным праздником.
Ох уж эта мне женская логика!
- Значит, раз так, будем все бытовые дела делать с постными физиономиями?!
- Да ты пойми, - уже чуть не кричит Валентина, что с ней случается крайне редко, - у вас с дедом игра стала не праздником даже, а чем-то другим, нечестным, нехорошим... Вы обманываете ее, добиваясь обманом того, что она обязана сделать безоговорочно.
Меня это так ошарашивает, что я не сразу собираюсь с мыслями... А ведь действительно игра для нас с дедом (не всегда, но довольно часто!) становится именно способом управления поведением Ксеньки. Мы манипулируем ее сознанием, "закладываем" в него жесткую "программу" с простенькой утилитарной целью. Соблазнились легкостью... Но ведь наряду с этим сколько игр, основанных лишь на полете фантазии, почти без сценария!