За два дня до отъезда Филипп всё-таки не выдержал:
– Не могу представить себе, что через два дня открою все шкафы, а там пусто, только голые вешалки вместо твоих костюмов.
– А ты думай не об этом, а о том, что я уже знаю свой первый проект, и он с американскими инвесторами, и я скоро прилечу в Вашингтон в командировку.
– Ты всё равно там долго не выдержишь. Брутально там. Если бы я считал, что это всерьез, я бы поехал тоже. Но ты вернешься максимум через год – полтора. Я буду ждать тебя здесь.
Глава 12
– Может, ты хочешь сесть за руль?
– Нет, сегодня не хочу.
– Ты что-то выглядишь усталым. Я тоже устала. Была учеба два дня, это выбило из колеи. И Джуди все время требует внимания. А ты помнишь, что Лиза и Саймон ведут нас сегодня к своим друзьям, с которыми я давно хотела познакомиться. Джон, ты не слушаешь меня…
Он и не слушал, он всё еще летал где-то в районе Бэйсуотер. Только войдя в дом, он почувствовал, что туман в голове начинает рассеиваться. Он вышел на террасу и вспомнил, как звонил Анне из сада. Абсурд. Так нельзя. Надо всё держать по отдельности. Как сказано, он не ангел и, наверное, всё-таки будет встречаться с Анной время от времени. Уж больно хороша игрушка. Но нельзя это смешивать с реальной жизнью, а его реальность – это Одри, их друзья, работа и гольф по воскресеньям.
В компании в этот вечер почему-то доминировала тема искусства.
– А правда, что Найджел купил картину на Christie’s? Врет, наверное. Небось на e-Bay. Всё равно, когда увидишь, не забудь похвалить.
– А Сьюзен решила пригласить дизайнера и переделать весь дом. От скуки, ей-богу. Теперь ей хочется викторианский интерьер с тяжелыми драпировками со свагами и обязательно с чиппендейловскими креслами. Она всех уже изнасиловала этими креслами. Представляю, как это будет дико выглядеть. Чиппендейл подходит к викторианскому периоду, как собаке пятая нога.
– А Уитманы уезжают в следующем году в Штаты на лето, к детям, и уже смотрят дом в Хэмптонах.
– В Хэмптонах тоска. На Лонг-Айленде вообще всё напоказ. Толпы слоняются из одного дома в другой и все друг друга любят. А их даже никто не пригласит. Кто они там?
– Пригласит, не сомневайся. Они никто, но для американцев они настоящие англичане. Их будут после десерта подавать вместо сыра, другим на зависть. Там все друг перед другом выпендриваются.
По дороге домой Одри даже не зудела про скорость. Войдя в дом, Джон подумал, как здесь хорошо. Одри причесывалась в спальне перед зеркалом. Он подошел сзади, обнял ее за плечи и почувствовал такой родной и любимый запах.
Джон точно был не ангел. Он не считал верность большим достоинством и по большому счету был не уверен, что моногамия – естественное свойство человеческой особи. Он помнил, как кто-то когда-то сказал: «Не верность важна, а лояльность». Его любовь к жизни, талант и отвага уметь брать от нее всё, в чем кроется удовольствие, бросали его от одного адюльтера к другому. И тем не менее он был, скорее, примерный муж, чем плейбой. Его здравый смысл, уравновешенная психика и любовь к Одри помогали всё держать под контролем.
Была Мария, девочка в Мадриде. Двадцать пять, стройная смуглянка, помогавшая им с переводом. Обладая острым умом, она забавляла Джона своими ремарками насчет его коллег. Она была католичка и, несмотря на все свои современные взгляды и ценности, даже некоторую шлюховатость, в какой-то момент заговорила о грехе внебрачной жизни, на чем всё и кончилось.
Была модельер из Дублина, что само по себе звучало как насмешка. Она мечтала переехать в Лондон, но лучше в Париж, а в конце концов непременно в Нью-Йорк, и в ожидании этого в дублинских журналах мод рассказывала домохозяйкам, отоваривавшимся преимущественно в местном Marks&Spenser, о последних коллекциях мира. Она, казалось, сама стремилась, чтобы легко… но когда в один из приездов Джон обнаружил, что девушка купила ему лосьоны для бритья, тапки и халат, разместив это все в своей ванной, он сделал ноги.
Как ни странно, у него даже была однажды русская. Нина администрировала офис какой-то русской корпорации в Лондоне. В ней было что-то трогательно-провинциальное, включая ошибки в английской грамматике. В ней была готовность всегда принимать его безоговорочно, слушать, не перебивая, и никогда особо не высказывать свое мнение, если даже таковое и имелось.