Господи, так немного надо, чтобы перестать быть цыганом.
Я Презелю: Поехали.
Что, нужно повторить? Презель что-то тянет, какая-то заминка, машина что-то никак не заводится. Смотрю на Агату; лекция о порядке особо ее не задела, она просто таращится, исподволь, явно в шоке, в смертельной обиде, как я вообще мог читать ей мораль о природе и об уборке.
Презель: Похоже, у нас тут небольшая проблема.
Двигатель дергается, но все никак. Природа вокруг такая же, что и раньше. Только восторг куда-то испарился. Или мы сами заставили его испариться. Все стало банальным. В силу обстоятельств.
Шулич: Аккумулятор?
Презель: Откуда я знаю.
Чувствую, как меня постепенно охватывает раздражение и что оно охватывает не только меня. Презель поднял руки над баранкой, потом зло осматривается — как будто виноваты все остальные, а я, мол, все правильно делал, что мне говорили, а сейчас, мол, такое.
Я: Что, что нужно поправить?
Шулич: Без паники. Двадцать метров, и будет спуск вниз.
Шулич открывает дверь, вылезает из машины. Баба молчит, смотрит на звезды. Напряженно слежу за Шуличем, который открыл капот машины. Какой смысл, если такая темнота? Что там сейчас можно увидеть? Хватит дурака валять.
Он стоит, не двигаясь, не шевеля руками. Наконец что-то говорит.
Шулич: Глазам своим на верю.
Презель: Да что там?
Шулич согнулся так, что его не видно.
Шулич: Иди сам посмотри. Черт бы побрал эту девку.
Отодвинулся, а потом обернулся и смотрит назад, в сторону Агаты, которая по-прежнему таращится. Презель открывает дверь, выбирается наружу и тоже склоняется над двигателем. Дотрагивается до чего-то рукой.
Презель: Ха-ха.
Шулич уже рядом, резко открывает дверь со стороны Агаты, и она чуть ли не вываливается из машины. Хватает ее за руку и вытаскивает, так что даже меня сталкивает с сиденья; ребенок почти выпал из слинга, удивленно открыл глаза и начал гугукать. Шулич так сильно потянул, что Агата чуть не упала, в руках полицейского она как кукла; похоже, в первый раз за все время она по-настоящему испугалась, стала просто гуттаперчевой.
Шулич: Черт тебя побери, баба сволочная, если ты думаешь, что нам больше делать нечего, как по холмам разным разъезжать, мы тебе сейчас покажем.
Я: Да что случилось?
Шулич: Она вам сейчас расскажет.
И окончательно вытянул ее из машины. Агата рукой удерживает ребенка в слинге, лицо ее сводит наполовину от боли, наполовину от облегчения, как будто, наконец, началось что-то такое, к чему она привыкла, а не все это непонятное, уборка салфеток и так далее. Младенец только таращится.
Я: Как вы себя ведете? Что случилось?
Презель: Аккумулятора больше нет.
Он облокотился на дверцу с моей стороны.
Я: Сломался, что ли?
Презель: Нет, он сказал: прощай, дальше без меня. Ладно, Шулич, зачем уж так-то?
Мне стало еще хуже. Все это чересчур неясно. Что они себе позволяют? Они что, из ума выжили? Какие аккумуляторы?
Это поведение неприемлемо.
Я: ОСТАВЬТЕ ЕЕ В ПОКОЕ!
Я заорал, как психованный, а что делать, похоже, это единственное, что все здесь понимают. Этого нельзя больше переносить. Передо мной позволяет себе такое. Шулич аж вздрогнул, но бабу по-прежнему держит за руку, так что она не может вырваться; потом спокойно потянул наверх, так что она повисла у него в руках, не желая встать на ноги, из протеста висит, мол, давай, брось меня на землю, чего ты ждешь. Шулич два-три раза пробует поставить ее на ноги, потом ему это надоедает, и он бросает ее на машину, фактически припечатав к дверце. Автоматически, как будто он это проделывает каждый день.
У меня в голове все шумит. Это что-то ненормальное. Давайте, поехали, чего мы ждем? Что вы здесь делаете? В долине у нас дела. Срочные! Что за фокус, какие аккумуляторы? Как этот аккумулятор может просто исчезнуть? Она же младенцу пеленки меняла, а не разбирала машину. Мы даже на сто метров не отошли, какое там. Мы бы услышали, если бы она открыла капот. Эти два полицейских просто ваньку валяют, причем так, что я себя чувствую идиотом, присевшим на диван выпить кока-колы как раз в тот момент, когда мафия начинает стрелять.