В этот момент она доверчиво склоняется вперед, как будто ей нужно подтверждение своим словам.
Оставим это.
Я: То был господин министр. А я — это я. Даже если он мой друг, он — это он, а я — это я. Там нас много работает, в министерстве внутренних дел, и мы все разные.
Агата: Думаешь, меня волнует, как называется ваше министерство? Как-нибудь умно, это наверняка.
Я: Оставь это, не важно, я хотел спросить…
Нужно показать, что я не какой-нибудь там размазня, нужно эдакое-такое слово, которое придало бы мне вес.
Я: Да черт возьми, мне просто нужно знать!
Это возымело эффект. Нужно освежить и закрепить первое впечатление. Проверить, на основании чего она отделила меня от остальных. Мысленно. Насколько она понимает свое положение. Насколько понимает, кто и что здесь — ее спасительная былинка.
Я: А ты знаешь, за что вас все эти деревенские жители так сильно ненавидят? Настолько сильно, что пришли вас выгнать, стереть с лица земли, полностью, без следа?
Агата вздрогнула. Нет, этот вопрос ей не понравился. Я опять нажимаю на больное место. Сейчас она перестала быть главной; я снова ее принизил. Разве я раньше не старался быть на ее стороне? Зачем я снова выливаю на нее этот негатив? Потому что сама она о себе очень даже высокого мнения. Может, я такой же, как все?
Агата: Что это ты у меня сейчас спросил?
Нет, я не такой, как все, стопроцентно никто ни на кого не похож.
Агата: Они нас потому ненавидят, потому что они — задницы! Нас вообще никто никогда не любил. Даже если ты им помогаешь, за твоей спиной они все равно гадости о тебе говорят!
Это даже забавно. «Никогда нас не любили». Хорошо, со мной тоже бывает, что я инстинктивно кого-то не люблю, но ведь ты не такая; с тобой у меня было не так. Правда, в первый раз я ее увидел вне контекста, который мне тоже не вполне знаком. Те, кто этот контекст хорошо знают, похоже, не очень-то от него в восторге. И я стопроцентно верю, что имеются определенные контексты, которые мне точно не понравятся. Только сейчас ты — в моих руках.
Иногда я слишком много анализирую самого себя, вместо того чтобы все внимание посвятить внешним проявлениям. Извиняюсь.
Я: А, значит, у них нет причины возмущаться?
Агата: Да они там все задницы, в той деревне. Только и трясутся, как бы у них чего не пропало.
Шулич в том же стиле: Да. Одни материалисты.
Агата нерешительно: Ну, это я не знаю…
Шулич: Ну вот, например, дочка одного из тех, кто там внизу. Продавщица в одном магазине. Трясется, что при инвентаризации у нее не хватит товара, потому что недостачу должна будет покрыть из своего кармана. А у нее такая огромная зарплата. Только о деньгах она и думает.
Агата: Какая продавщица, а я тут при чем?
Шулич ничего не говорит, только что-то мычит себе в зубы.
Агата: Что, вы им верите, что я краду в магазине?
Шулич коротко засмеялся, но ничего не сказал.
Агата: Так вот, чтобы вы знали, я никогда ничего в магазинах не крала! А что, разве зарплаты не хватает всем, чтобы никто ничего не крал? А почему продают такие дорогие вещи? Кто это может купить? У меня только социальная выплата, но я не плачусь так, как та баба из магазина. Плюс детей у них нет, ни у одной.
Не знаю, какого черта Шуличу нужно было встревать, если сказать ему было нечего.
Агата: Там, в этом магазине, я вообще ничего не могу купить. Вы вообще знаете, сколько стоят пеленки?
Шулич: А сколько бензин на бензоколонке стоит, ты знаешь?
Я успокаивающим голосом: Я тебя спросил только для того, чтобы знать, понимаешь ли ты, почему вас не любят. Какие-то причины ведь должны у них быть для этого. С деньгами у деревенских тоже не шибко, чтобы ты не думала. И у меня в магазине не всегда хватает денег, чтобы купить себе все, что хочется.
Агата: Ты не в счет, у тебя карточка есть.
Я: Да? То есть, я уже не задница?
Агата несколько потерянно: Да что я знаю, кто вы.
На секунду у нее просочилось даже «вы», что-то совсем новое. Это она наверняка из тактических соображений; я-то знаю, что она смотрит на меня как на цивильного размазню, может быть чуть менее отталкивающего, чем остальные, но по сути все цивилисты для нее на одно лицо. Нет, меня она таким способом не проведет. И вообще, я один из тех, кто что-то дает, кто не испытывает такого панического страха за себя и за своих.