Шулич дует на бурек: Пш-ш-ш…
Я: Что вам понятно?
Шулич осторожно размахивает буреком, осматривает, поднимается ли от него дымок. Потом быстро схватывает его с другой стороны, пытаясь с ходу разломить на две части. Тут он, видимо, обжегся, морщится и быстро перебирает пальцами, тем не менее операция удалась, он садится по-турецки и начинает заворачивать бурек в бумагу.
Шулич: Ну это. Свою территорию нужно охранять. Нужно немного подождать, чтобы тепло разошлось. А если бы я его оставил дольше, он бы сгорел.
Смотрю на него. Вот, авторитетная речь полицейского из Фужин, который наверняка все время, пока учился в училище для ментов, старательно охранял свою территорию в Фужинах, чтобы не проникли соседи из Степаньского района. Тогда это называлось народной милицией.
Я: Вы понимаете, что говорите?
Шулич: Конечно.
Я: Значит, по-вашему, и те, что внизу, жители Камна-Реки, тоже охраняли свою территорию, не так ли? И тогда, когда нас развернули в Малых Грозах, тоже?
Шулич: Конечно.
Я: Ну а мы, кто мы были тогда?
Господи, как мне не хватает Презеля! Почему его нет? Да знаю почему, но сейчас, сейчас мне придется выслушивать философию этого, этого…
Шулич: Мы — позитивы. Мы пытаемся установить, кто хороший и кто нет. Для этого у нас свои правила.
Позитивы. Ага, своя терминология.
Прекрасно. Когда я в армии работал на кухне, у нас был один цыган, откуда-то из Сербии. Парень только и делал что смеялся, он был так приучен с детства, так как все постоянно на него орут. У мойки он работал так же, как все, не больше и не меньше, только все спускал на смех. Так что потом ему говорили: «Цыго, давай спой нам что-нибудь». О нем говорили, что у него отличный голос: похоже, он у себя пел в какой-то группе, которая зарабатывала пением на свадьбах. Однажды в конце большого перерыва, когда мойка остановилась, он запел одну песню на цыганском языке, мелодия — классический сербский турбо, в общем, неплохо. Правда, его было слышно далеко за пределами мойки, по всему зданию. И тут в помещение мойки вошел дежурный офицер; все приняли стойку «смирно», кроме того цыгана, который по-прежнему стоял, облокотившись на станок, улыбался и пел. По-своему, тоже логично: мы все его слушали как зачарованные, он, видимо, подумал, что и этот офицер пришел его послушать. Но это было не так. Когда капитан понял, что цыган не собирается прекращать петь, он с остекленевшими глазами и вздувшимися жилами на шее заорал: МОЛЧАТЬ!
Цыган вскочил, сразу принял положение «смирно», к несчастью сохранив усмешку на лице даже в момент тотальной паники. Может быть, это его прирожденное выражение лица, бог его наказал, может, по-другому он просто не мог. Но, похоже, капитана это окончательно вывело из себя. Он просто сорвался на этого цыгана, что за дела, пение на рабочем месте, на языке, который ни один из братских народов не понимает, в общем, форменная контрреволюция! Утром явиться на рапорт к командиру казармы, вместе с взводным, отвечающим за эту группу анархистов.
Когда офицер наконец вышел, в мойке установилась мертвая тишина. Каждый вернулся к своему делу, цыган тоже, мы переглядывались, но в целом сохранялась видимость спокойствия и дисциплины. Прошло три минуты, ровно столько, сколько нужно было дежурному, чтобы отойти от столовой, — двери снова распахнулись, и там стоял, боже упаси, сам бешеный. По чину поручик, но боялись его все, даже подполковник, командующий казармой. Запахло серьезной разборкой.
«Ты пел, цыган?» — загремел он.
В помещении стало так тихо, что можно было услышать муху, все уставились на поручика. Такой эффект бешеному явно понравился.
«Тот, кто поет, плохого не замышляет, — тем же тоном продолжал бешеный, голос загремел по всей казарме. — Передай командующему, когда его увидишь, что я сказал, что ты великолепно пел. Понял? Поручик Константинович сказал, что ему песня понравилась и что все хорошо».
Да, черт возьми. Хорошо ему. Еще один позитив. Позитивы — это люди особого типа. В целом они делятся на две разновидности. Так уж заведено. Сначала разорется сумасшедший идиот, который нагоняет на всех ужас и панику, потом приходит тип, отвечающий за ГУЛАГ, и говорит, что так и нужно делать. Неудивительно, что у него вся казарма ела из рук, даже тот цыган был как шелковый. Обе разновидности — стопроцентные позитивы, досконально следующие правилам. Вот Шулич сейчас и пытается продолжать в том же духе, при том что как раз он и отвечает за порядок. Он показал, что может быть настоящим психопатом; только клюнет ли на это наша деваха? Он — и тот и другой? Для этого нужно быть шизофреником. Он болен? Постепенно прихожу в состояние, когда требуется присутствие надежного дежурного дурака, который готов принять более жесткие меры, чем ты сам. Хорошо иметь обоих, надежного дежурного дурака и психопата-шизофреника, но когда речь идет о варианте «два в одном», это уже более затруднительно, поскольку никогда не знаешь, который из двух покажется на этот раз. Имея вооруженного психопата здесь, в лесу, я чувствую себя гораздо лучше, когда вокруг нас — что-то или кто-то, играющий с нами в какие-то игры, постепенно выводящий нас из строя. Кто-то, о ком мы вообще ничего не знаем, что и почему он хочет, не знаем ничего, кроме того, что он умеет удивительно быстро красть и что у него весьма умелые руки. Совершенная версия внутреннего врага. Шулич снова смеется, типа, что поделаешь, задачка д ля поручика Константиновича. Агата — Агата на меня явно обиделась, так, что она только смотрит на меня, как бы желая спровоцировать своей непробиваемой глупостью, классическим цыганским упрямством, которое не удастся сломить ни силану[26], ни Сталину, ни предполагаемой устроенной жизни в доме матери и ребенка, которую я должен ей обеспечить. Где ей можно было бы спрятаться и от насильной семейки, и от этих диких деревенских жителей, которые с большим удовольствием сожгли бы ее на костре. Только ей, похоже, на все это откровенно наплевать.