Нож отдаю Иеремии, ржач не проходит, просто не врубаюсь, что со мной. Киваю головой. Этого не может быть. И мне не то, что неловко, только похоже, как будто после наркотиков. Что это со мной?
— Ну вот, смотри, я тоже. Давай уж ты до конца, это — мужская работа, — говорю, а сама смеюсь.
Иеремия похоже не вполне доволен, только, черт с ним, я тоже поучаствовала, постаралась, сколько смогла. Скиснув, он нагнулся над братцем, схватил его за волосы, голову отогнул назад со всей силы, так что я опять очень испугалась, зачем мне все это надо. Зачем ему передо мной крутого строить? Такого крутого, что мол ему ничего не стоит запросто укокошить моего братца? Я отвернулась, потому что меня вдруг так скрутило от смеха, совсем некстати, сама виновата. Потому что именно в этот момент Иеремия уже все и сделал, так что Тим только еще разочек вскрикнул, а потом этот крик вдруг изменился во что-то другое, в такой странный звук, что-то между скрипом и сопением, да потом еще было несколько ударов, пару в матрас и по стенке. Иеремия был в ударе, а меня аж отшатнуло к стенке, настолько странен этот звук, как будто кого-то выворачивает, просто отвратительный звук. Клянусь, я вообще не смотрела, мне не нужно было, я и так знала, что он ему горло перерезал; я хотела бы хоть одним глазком взглянуть, как эта кровь брызгнула фонтаном, но не смогла, так что шанс упущен. Только вот касательно этого моего смеха, с этим надо было что-то сделать, мне совсем не хочется так ржать, я слишком нервная, почему я такая дура? Но зато у меня стиль. Меня аж крутит, так я смеюсь. Что это вообще происходит? С ума можно сойти.
Мне бы сейчас немного музыки, немного музыки, чтобы прийти в себя, потому все это вообще ни на что не похоже…
Я даже представить себе не могла, какая же он свинья, думала я, открывая дверь от гардеробного шкафчика. Подруга Петруша в последнее время что-то все молчит, как будто обиду копит. А вообще действительно, думаю, ведь непонятно. Что я вообще здесь делаю? Это что, это действительно я все это реально делаю? И просто все задают вопросы. Вчера, после всего этого — закрыла я глаза, уже в кровати. Совсем раздетая и было мне так хорошо, что в течение целого вечера мой макияж совсем не испортился, ну хоть такая польза от долгого ожидания. И ждала. Ждала Иеремию, ну давай, иди сюда, вот я здесь, твоя малышка-колдунья, сейчас я действительно вся твоя, ничья другая. У тебя получилось, и ты заслужил, сейчас — правда, действительно заслужил, я не могу отказать. Сейчас, пару минут раньше, мы провернули такое дело. У нас, правда, не совсем чисто все получилось, на меня вообще вдруг напал ступор, не знаю, почему. А вот сейчас, думаю, у нас с тобой все получится, нет, я просто знаю, что вот сейчас точно все получится, как было задумано. Мы будем любить друг друга, да, мы с тобой, мой кровавый зверь, ха! Сейчас мы совсем одни! И вот в этот самый момент — что делает этот идиот? Что сделал этот заяц? Этот придурок? Этот козел?
— Агата, я пойду, я должен уйти, не могу здесь быть больше! — слышу голос из коридора.
Я вскочила с постели и выбежала из комнаты. Да это невозможно своим ушам поверить, у меня еще все шумит внутри, гораздо сильнее, чем раньше. Это как это, в каком смысле он не может здесь больше быть? А я, значит, могу? Что он здесь сейчас делает? Он что, думает после всего этого оставить меня с носом? Только этого не хватало.
С лестницы я видела, как он моет руки под краном в кухне, лицо все позеленело. А раньше он был нормальный. Даже совсем ничего. А сейчас весь позеленел и весь нервный, отличный контраст алой крови, которой все полно вокруг, как будто у тех самых хирургов в «Скорой помощи». Кто теперь это убирать будет?
— Что ты несешь? — говорю я, как можно более непринужденно. — Поднимайся наверх! Ночь еще молода! Говорю я и раскрыла обе руки над гостиной. Вот смотри, вот она — я, с длинными черными волосами, я — царица, хозяйка этого пространства, это — что-то совсем новое, другое, это же фантастика, а гостиная — вся разбита, ага, вот что, оказывается, можно сделать одним только ножиком. Как много я могу! Отлично. Эй, как здорово! Все точно так, как хотела. Если так, тогда — что это с ним, с моим? Как это может быть? Что ему сейчас вдруг не нравится?
Да ну, дьявол с ними, с деталями. Сейчас это не важно, сейчас действительно это все не важно.
— Извини, говорит Иеремия и пятится к дверям, кишка тонка, ему тоже страшно — какая у меня сила, это слишком для него, его трясет, он даже куртку одевает.
— Куда ты идешь? Ты что, совсем спятил?