Самолет, который потряхивало в воздушных ямах, наконец, перешел на горизонтальный полет над речной долиной, но это была уже не их Река. Мотор гудел спокойно и ровно, настраивая на уверенность в благополучном завершении полета. Пока что, как показалось Михаилу, они летели на высоте тысячи метров над местностью.
К континентальному водоразделу между реками бассейнов Северного Ледовитого и Тихого океана они снова подошли с набором высоты. Тайга на время отдалилась, но потом тоже взбежала по предгорью вверх и, уже разреженная, часто прерываемая скальными выступами, контрфорсами и курумами, заметно приблизилась к самолету. Потом Земля стала еще ближе, можно было сказать – даже опасно близко. Мотор тянул с напряжением. От одной мысли о вынужденной посадке в гольцовой зоне на крупноглыбовую россыпь на душе становилось муторно и более чем неспокойно. Было отчего придти в ужас, тем более, что до каменных глыб, покрытых пятнами лишайников, осталось совсем немного. Справа и слева по курсу виднелись скальные стены. – «Проходим к перевальной седловине,» – догадался Михаил и начал ждать момента прыжка с перевала, но машина все еще тянула вверх, и он едва не пропустил тот миг, когда они перемахнули через гребень, и под крылом мгновенно обнаружилась пугающая глубина древнего цирка с небольшим бирюзовым озером на его дне. Так уже тоже случалось не раз в прежние времена, но привыкнуть к резкому переходу от тяжелого, монотонного, натужного вползания на высоту перевала к настоящему, в первый миг пугающему прыжку с него вниз в воздушное море, он так и не сумел. На память сразу пришли полеты – самый первый, еще с Леной из Усть-Соплеска до Печоры, потом с Мариной в Забайкалье и над Западными Саянами, над междуречьем Ангары и Подкаменной Тунгуски. Везде возникало беспокойство от сознания ненадежности бытия в полетах на одномоторном, с виду аляповатом биплане с вместительным пузом, очень отдаленном от привычных обтекаемых и зализанных аэродинамических форм, над такими местами, где, в случае чего сесть просто негде – либо тайга, либо болото, либо скалы или нагромождения камней. Но «Ан-2» в любых условиях убедительно демонстрировал совершенства совсем другого рода: неприхотливость к взлетно-посадочным полосам (здесь он был настоящим «внедорожником»), надежность мотора и воистину человеческое умение «пахать и пахать». И в итоге полет на «Ан-2» всегда порождал чувство восхищения, восторга и любви к этой машине, похожее на любовь к женщине, с которой хочется и действительно можно прожить в счастье и согласии всю жизнь, но совсем не похожее на восхищение вылепленными с помощью различных ухищрений пластической хирургии, диеты, фитнеса, косметики и прочего фотомоделей, просто моделей или просто модных дорогих блядей.
Водораздельный хребет быстро ушел назад. После недолгих предгорий появились равнинные места, на которых сразу стало меньше лесов, больше открытых болот, полей и лугов, появились дороги, мосты через речки, деревни, поселки. Близился и сам областной центр, через который проходила главная авиамагистраль страны от Москвы до Дальнего Востока. Михаила отчего-то удивляли все эти начальные приметы цивилизации. Сперва он даже не мог понять – почему, но потом догадался – отвык.
Он не очень часто, но все же поглядывал и на спутниц. Галя сидела рядом, чуть ближе к пилотской кабине, а Ира с мужем находились визави у противоположного борта. Разговаривать из-за шума было бы невозможно. Если хотелось показать на что-то внизу, приходилось кричать. Когда потянулся полет над равниной, любопытство у всех угасло. Кое-кто уже клевал носом, утомленный шумом и тряской.
Биплан заскользил на снижение, заложил вираж и после поворота зашел к посадочной полосе. По бетону он мог бежать себе вдоволь, сколько надо и хочется – не то, что на затерянных аэродромчиках или галечных косах, обнажающихся в межень вдоль таежных и тундровых рек. Любимый «Ан-2» снова хорошо сделал свое трудное дело, непосильное для современных суперсамолетов, доставив их почти из дикости в цивилизацию, из первобытного мира в мир, который вот-вот придется именовать «последнебытным».