«Пруд глубокий, илистый…»[6]
Пруд глубокий, илистый…
Шорох звезд беззвучный…
Светлый путь, извилистый,
Длинный, ровный, скучный.
Верная обету, я
Здесь, под тонкой ивой
Жду тебя, не сетуя,
Друг мой молчаливый!
Ночь крадется сонными,
Робкими шагами,
Ива наклоненными
Шелестит ветвями.
А тоска упорная
Жжет меня, волнуя.
Все равно, покорная,
До утра прожду я.
1907
Вл. Ходасевичу («…И в голубой тоске озерной…»)[7]
…И в голубой тоске озерной,
И в нежных стонах камыша,
Дремой окована упорной,
Таится сонная Душа.
И ветер, с тихой лаской тронув
Верхи шумящие дерев,
По глади дремлющих затонов
Несет свой трепетный напев.
И кто-то милый шепчет: «Можно!»
И тянет, тянет в глубину.
А сердце бьется осторожно,
Боясь встревожить Тишину.
1907
Студенческая комната («Вечер. Зеленая лампа…»)
Вечер. Зеленая лампа.
Со мною нет никого.
На белых сосновых стенах
Из жилок сочится смола.
Тепло. Пар над стаканом.
Прямая струя дыма
От папиросы, оставленной
На углу стола.
На дворе за окошком тьма.
Запотели стекла.
На подоконниках тюльпаны,
Они никогда не цветут.
Бьется сердце
Тише, тише, тише.
Замолкни в блаженстве
Неврастении.
Если утром не будет шарманки,
Мир сошел с ума.
«Моя печаль, как стертая страница…»[8]
Моя печаль, как стертая страница
Любовного письма.
Что там — мечты или восторги,
Моление иль благодарность.
Щемит мне сердце. Горько. Вместе
Печаль и скука. Ничего не надо.
За окнами весна. На снег,
Чуть лиловатый с черным
И розовым, смотрю. Как скучно.
Даже не зеваю. Тоска такая
Невыносимая, как счастье.
И вот когда мне суждено
Постигнуть вечность! Вечность.
<1907>
«Тощая зелень. Деревья ограблены ветром…»
Тощая зелень. Деревья ограблены ветром
непрошеным.
Золота реют клочки.
О милом, далеком, забытом и брошенном
Шепчут нешумные волны реки.
Мутной водою налиты дорожные рытвины.
Робкое солнце ржавую муть золотит.
В грусти вечерней сгораю молитвенно,
Прозрачной волною омыт.
Весна («Как этот ветер свеж и нежен…»)
Как этот ветер свеж и нежен
И тихим счастьем напоен,
Как ослепительно безбрежен
Весенне-яркий небосклон!
На солнце снег блестит зернистый,
Журчит и булькает вода.
О, если б этот день лучистый
Не прекращался никогда.
«Нисходит полдень пыльный…»[9]
Нисходит полдень пыльный,
Лежу на спаленной траве.
Блуждает взор бессильный
В пустой небес синеве.
О, светлый, мой светлый жребий:
Раскинув руки лежать,
Забыть о земле, о небе,
Не любить, не томиться, не ждать.
«На землю полдень мертвый пал…»
На землю полдень мертвый пал,
Налитый золотом тяжелым,
И в блеске пламенно-веселом
Дробится озера опал.
Гудят косматые шмели,
Протяжен их медовый голос.
Налитый соком спелый колос
Главу склоняет до земли.
В ложбине узкой и бесплодной,
Там, где бессилен пыльный зной,
Гремит, блестит ручей лесной
Волной расплавленно-холодной.
На даче («Я дремлю. И мне грезятся пагоды…»)
Я дремлю. И мне грезятся пагоды
В позабытой священной стране.
С бузины тихо падают ягоды
На раскрытую книгу ко мне.
Мой гамак меж берез не качается,
Неподвижно застыл.
Жаркий ветер подул. Поднимается
Придорожная пыль.
Полонен я полдневной истомою.
Не встревожить меня. Не вспугнуть.
Слышу, кто-то походкой знакомою
Переходит заезженный путь.
Я почуял тебя еще издали,
Уловил торопящийся шаг.
И глаза мои зоркие видели
Васильковый венок в волосах.
Но, закованный сладкою дремою,
Я навстречу тебе не пойду.
Полонен я полдневной истомою
В придорожном и пыльном саду.
Дача, садик, дорожки знакомы мне,
Словно годы лежал я здесь так,
Словно издавна мне уготованы
Жаркий-полдень и шаткий гамак.
Апрель, 1907
«Опять росистая пьянящая прохлада…»[10]
Опять росистая пьянящая прохлада.
В вечерней тишине звончее бег ручья.
И с беззаботными бубенчиками стада,
Домой бредущего с вершины Галаада,
Сливается, звенит и тает песнь твоя.
Та песня дальняя туман полей колышет.
Те звуки, жадная и чуткая, ловлю.
И мнится, будто все, что здесь живет и дышит,
Дыханье затаив, и слушает, и слышит
Твое призывное, далекое: люблю!
О нард! пьяни меня, благоухай, алоэ!
На ложе пышном я рассыпала цветы,
Светильники зажгла в затихнувшем покое,
И тело миррой умастя нагое,
Я жду: вот дрогнет дверь! вот постучишься ты!
вернуться
«Пруд глубокий илистый…» — Новь. 1907. 2 марта. № 50. В разделе «Молодые поэты». Подпись: Муни. ТБ.
вернуться
Вл. Ходасевичу. — Новь. 1907.2 марта. № 50. В первой строке в газете опечатка: «…И в глубокой тоске озерной». ТБ.
вернуться
«Моя печаль, как стертая страница…» — Автограф, карандаш. На обороте прозаического фрагмента. Рядом со словом «синий» помета автора: «жесткость, лиловый, мягкий, темный». Тут же, на полях, наброски стихотворения: «голубки Афродиты, Вы в голубом небе, как пена в волнах у берегов голубого моря, в час, когда блистающая влажность…».
вернуться
«Нисходит полдень пыльный…» — ТБ. В БС другой вариант: три строфы, из которых вторую и третью Муни соединил в одну:
вернуться
«Опять росистая пьянящая прохлада…» — ТБ. БС. Написано по мотивам «Песни песней Соломона»; сюжет, каждый образ и почти каждое слово почерпнуты автором из этой книги: «Волосы твои — как стада коз, сходящих с Галаада» — Поэма V, 6; «Доколе день дышит прохладою, и убегают тени, возвратись…» — Поэма II, 17; «вот голос моего возлюбленного, который стучится… Я встала, чтобы отпереть возлюбленному моему, и с рук моих капала мирра» — Поэма IV, 2,5; «нард и шафран, аир и корица со всякими благовонными деревами, мирра и алой со всякими лучшими ароматами…» — Поэма III, 14.
Галаад — гора к востоку от Иордана.
Нард — ароматное растение, из корней которого добывалось масло.
Алой — благовонное вещество, добывавшееся из алойного дерева.