Изящный, летящий, «хвостатый» почерк Ходасевича так контрастно выглядит на странице, заполненной карандашом детски-неуклюжими каракулями Муни. Они целуются и смеются, торжественно присягая Любви: счастливой для одного, несчастной — для другого. Одному она подарила «Счастливый домик», в другом оставила ощущение: «Ведь я жить не могу, потому что она есть». А сама идет дальше, раздаривая себя. Встреча — для нее эпизод, имя — случайность.
Конечно же, Грэс, Грэси — сквозной персонаж стихов и прозы Муни — это не Евгения Владимировна Муратова, хотя автор позаимствовал у нее иные детали, черточки, памятные и по стихам Ходасевича: красные губы, красный зонтик, легкую подвижность, линии танца. Еще меньше это София Премудрость, Дева— Заря, Купина старших символистов. Это — Любовь, мечта о любви, недостижимая и вечная: вьется совсем рядом, танцует, кружит, дразнит; это страсть, все вокруг освещающая красным. Страсть-мечта.
Воплощением ее может стать Евгения Владимировна Муратова, а может — случайная встречная, о которой Муни написал Ахрамовичу летом 1913 года с финского курорта Naantali, где отдыхал вместе с женой.
…дни жаркие, на солнце, у камышей, на пристани: удочки, черви, окуни, редко-редко подлещик или язь. Даже ночью, когда не спишь, закроешь глаза и без всякого усилия ума видишь уходящий на утоп поплавок. Насыщенный днем мозг дает почти галлюцинацию. Я думаю, что видения святых были подобны. Они были тоже вызваны жизнью, образом жизни. Но ведь это не потому, что отрекся от иного, а потому, что всегда делал желаемое. Неужели poetae nascuntur a sancti fiunt?* Это была бы безвкусица. Господь несправедлив, милостив и склонен иметь фаворитов. Старый любезный господин. Простите мои отступления и дешевые mot, которыми я себя утешаю.
До рыб и адвокатов было в Naantali у меня еще одно пристрастие Прекрасная Шведка. Она действительно прекрасна. Мне указала ее моя жена, совершенно разделяющая мое пристрастие. Она высока, необыкновенно хорошо ходит (я думал, она наездница, но она бывшая актриса; все-таки я различил что-то действительно особенное), хорошо, очень хорошо к лицу и фигуре одета. У нее есть шляпа с длинными острыми перьями, темный костюм с кружевными манжетами, и когда она в дверях seesalun стоит с тросточкой и смотрит на танцы! <…>
Да! Одна дама узнала мне имя и фамилию шведки и получила от меня за это лучшие розы в нашем городе. Прекрасную Шведку зовут Lisi Nygren.
[* Поэтами рождаются, святыми становятся (лат.) — перефразировано известное выражение: «Поэтами рождаются, ораторами становятся».]
Параллельно с письмом на листках Муни набрасывает сюжет рассказа, героиней которого становится прекрасная шведка: «актриса, наездница, высокий рост, походка, перо, платья, трость, кружева». Герой пребывает в отвращении к жизни, и начинается рассказ с описания похорон, со слов:
Правда, от одного Н. И. был избавлен: это бессмысленная жалость к покойникам.
Болезнь. Похороны.
Привычки, потребности неудовлетворены: кухарка ворует; беспорядок; приближение лета — времени, обычно проводимого с женой (в отпуску), у моря; отъезд в Финляндию (т. к. было решено прежде, но не из уважения к ней, а по пассивности); Naantali; Фрекен Helmi (очень важна причина безделья или занятия), спокойствие; как бы тем холоднее; шхеры, моторная лодка; паруса; какое море, закат какой; люди с серьгами, 70-летний новобрачный, Дориан Грэй, ирис, Мария Фишценберг, принц-супруг, дочка, кусочек воспоминания, отвращение к Helmi, возврат, разрыв, прощание.
Отношения?
Письмо?
Но как в письме к Ахрамовичу, так и в задуманном рассказе прекрасная незнакомка, почти блоковское видение: шляпа с длинными острыми перьями, взморье, seesalun –
возникает рядом с женой, мечта навеки скована, обручена с буднями, разорвать оковы, вырваться невозможно.
И Любовь, преданная, жертвенная, которую Муни знал, голос которой запечатлел («Ветерок — мое дыханье тише // Веет вкруг родимого чела… <…> Разве может выше быть награда, // Только знать и помнить о тебе») — мстит за это грубое разделение, за пренебрежение к земному, оборачиваясь Омфалой, Цирцеей — грозная, вооруженная мечом и ядом. Жестоко и яростно горят ее глаза в желании победить или погубить:
Не найдя утешения и поддержки в любви, он пытался обрести ее в вере. И снова мы становимся невольными свидетелями того, как «корячится» человек.
По словам дочери, Муни гордился тем, что предка его сожгли в Толедо, но он не принял христианства. На костер Муни и его братьев не возводили, но за желание сохранить веру отцов им пришлось перенести много испытаний. Чтобы просто жить и учиться в Москве, иудею приходилось на все испрашивать разрешения, кланяться и умолять. Мы уже упоминали о том, что у Иделя Киссина были слабые легкие, потребовалось лечение в Крыму — нужно было специальное разрешение Таврического губернатора. Он вынужден был поступать на медицинский факультет, так как на филологическом, о котором мечтал, процентная норма была выполнена. Наступило время государственных экзаменов, для чего на полгода потребовалось продлить вид на жительство. Но Иделю Киссину отказали. В деле его сохранилось письмо из канцелярии Московского градоначальника:
Января 16 дня 1908 Его Прев-ству А. А. Мануйлову
Ректору Императорского Московского университета
№ 1805
Милостивый Государь Александр Аполлонович!
Вследствие письма за № 140, уведомляю Ваше Превосходительство, что я лишен возможности выдать бывшему студенту вверенного Вам Университета еврею Иделю Киссину удостоверение о праве его на жительство в Москве на предмет допущения его, Киссина, к экзаменам в Историко-филологической Испытательной Комиссии при Императорском Московском Университете, ввиду состоявшегося в отрицательном смысле по Министерству Народного Просвещения распоряжения по однородным делам.
Как узнаваемо околен и округл этот чиновничий отказ, где все так прилично и не названо вслух!
Судя по тому, что в студенческом деле Киссина-старшего диплома нет, ему не дали возможность сдать государственные экзамены. (Это не помешало ему стать широко образованным человеком. Следует отметить, что с 1891 по 1896 гг. он проучился в Парижском университете, о чем в деле сохранились обрывки свидетельства, не позволяющие установить — на каком факультете. По словам Л. С. Киссиной, сотрудники энциклопедии, где работал А. В. Киссин, шутили, что он и есть «энциклопедия, обтянутая в кожу». Л. С. Киссина с детским восхищением уверяла, что дядя мог ответить на любой вопрос!) А. В. Киссину отказались продлить вид на жительство в 1908 году. История едва не повторилась с Муни в 1911, когда он должен был предстать перед экзаменационной комиссией. 20 августа 1911 года И. М. Брюсова писала золовке:
Лида все печалится о судьбе Муни и, конечно, о своей. Новые циркуляры Кассо привели их в смущение, естественно, что Муни не может сейчас держать госуд<арственных> экзаменов [212].
Но через год, 1 июня 1912 года С. В. Киссин был удостоен диплома второй степени, а в апреле 1913 года диплом получил.
Как иудей он не имел права на офицерский чин, что в трагической судьбе Муни сыграло не последнюю роль.
Чему он оставался верен, если веру отцов утратил, а в мыслях, дневниковых записях, письмах, в стихах, наконец, обращался с молитвой к Христу:
Но всюду быть, но всюду быть с Тобой!
Вся поэзия Муни насыщена, пропитана образами, символикой Евангелия, в особенности Откровения Иоанна Богослова. Муни воспринимал его не как литературный или сакральный текст, но как рассказ о происходящем, обращенный к каждому человеку и от каждого требующий действенного отклика.
В письме к В. Ф. Ахрамовичу (письма Муни не сохранилось, в архиве Киссиной остался ответ приятеля) явствен призыв о помощи, желание найти опору у человека верующего. Он мечтал о вере не меньше Шатова и, вероятно, так же, как он, мог сказать: