Бежать Мавка и не подумала, страх ей был отроду неведом. Едва свет померк, девушка прыгнула в тайник, рассудив, что спящий примет виденное за ночную блажь. Рокот грома заглушил звук паденья.
Наверху еще раз сверкнула молния.
Послышалось полусонное бормотанье, скрипнула кровать и стало тихо. Расчет оказался верен. Лежащий в самом деле подумал, что ему примерещилось, да повернулся на другой бок. Видно, он был не впечатлителен и ночных видений не боялся.
Успокоившись, Мавка стала шарить вокруг и скоро нащупала, одну за другой, три кожаных сумы. В каждой лежали гладкие кругляши — полновесные червонцы. Вынести их отсюда было нельзя, золото зазвенело бы и пробудило чуткий сон человека на кровати, потому девушка оставила всё как есть. Она поднялась из подпола, тихонько закрыла лаз крышкой и минуту спустя уже была снаружи, тихим свистом подзывая волка.
Обрадованный возвращением хозяйки, Аспид лизнул ей руку, а Мавка потрепала своего серого клеврета по щетинистому загривку.
Днем качаков, спавших после бессонной ночи на своем колеблемом волнами суденышке, разбудил крик.
— Э-гей, на фелюке! — звал с берега мужской голос. — Есть для вас работа! Заплачу хорошие деньги! Эй, где вы там?
Янкель первый осторожно выглянул поверх борта, за ним остальные.
У самого прибоя стоял высокий человек в охотничьей куртке, махал мерлушковым картузом. Ветер шевелил светлые волосы.
Не дождавшись ответа, незнакомец снял с плеча ружье, пальнул в воздух. Эхо отпрыгнуло от скал, обрамлявших бухту, заскакало по водной ряби.
Керим взял свой длинноствольный штуцер венгерской работы, приложился к прикладу. Янкель схватил горячего турка за плечо.
— Годи! Пошумит да уйдет.
Мавка, пригнувшись, подступила к штурвалу, взяла там подзорную трубку, поймала в окуляр фигуру стрелявшего, покрутила ободок. Мутное пятно в стеклянном кружке, как по волшебству, обрело резкость, превратилось в лицо. Худощавое, даже суховатое, оно казалось вытесанным из мрамора — столь ясны и строги были все его линии, при том что человек был молод. Высокий лоб хмурился, тонкие губы кривились досадой.
«Пригожий пан, — подумала Мавка. — Чего ему от нас нужно?».
Однако в Янкеле любопытства было меньше, чем осторожности. Он велел не отвечать, и скоро чужой человек, махнув рукой, сел на коня да уехал.
Погадав между собою о том, кто бы это мог быть и по какой надобе, качаки позавтракали сушеной таранью и занялись всяк своим делом — о том у них было сговорено заранее, еще ночью.
Янкель отправился в Тамань, чтобы поискать покупателей табаку вместо нашкодивших горцев — у жидовина имелись в городке знакомцы, такие же пройдохи, как и он; Аспид остался стеречь вытащенную на песок лодку; Мавка с Керимом залегли в кустах подле алтынщиковой хаты — ждать, когда отлучатся постояльцы и можно будет забрать казну.
На крыльце сидел, покуривал трубку дядька в красном платке, повязанном поверх черных с проседью кудрей, в ухе у него блестела серьга. По всей повадке, а более всего по лихости, с коею курильщик сплевывал желтую слюну, угадывался старый моряк. Иногда он затевал песню на непонятном языке, часто повторяя в припеве «каррамба, каррамба», и, как видно, никуда не спешил. Он просидел в той же позе час, потом другой, зашел в хату, погремел там горшками.
— Этот никуда не уйдет, — шепнул товарке Керим. — Давай я его прирежу, мы заберем золото и уйдем.
— А куда мы потом денемся, аптáл? — отвечала Мавка («аптал» по-турецки — дурак). — В такую непогоду фелюка из бухты не выйдет. Вернется барин, увидит мертвеца, кликнет слободских, и нас в два счета сыщут. А еще я тебе то скажу, что этого чужака запросто не возьмешь — у него за поясом нож, какого будалá (простак) носить не станет. Как бы тебя самого не зарезали.
Керим было заспорил, но девушка без церемоний шлепнула его по губам, и головорез умолк. Он был грозен со всеми, но не с Мавкой.
Однако ж турку сделалось страх как скучно сидеть без дела.
— Расскажи что-нибудь, как ты умеешь, — попросил он. — А еще лучше, отойдем подальше в кусты и полюбимся друг с дружкой. Давно ты меня не баловала.
Да так пристал: либо расскажи, либо полюби, что Мавка, не желавшая покидать своего поста, в конце концов смилостивилась.
— Ладно, ладно, не канючь. Про что тебе рассказать?