Она протянула картонку, на которой золотыми буквами было напечатано «Olenina».
— Очень мило.
— Я и сама знаю, что мило. Но первая моя мысль была: да, да, я — оленúна, я охотничий трофей, я подстреленное животное. И меня охватило чувство ненависти к бедному, ни в чем не повинному мужу…
Мы вышли из крепости и спустились в травянистый ров, закрытый как от солнечных лучей, так и от чужих глаз.
Я постелил на землю свой суконный redingote. Мы сели рядом. Анисья осталась наверху сторожить наше уединение. Было жарко, Вера поминутно вытирала платком свое премило вспотевшее личико, и платок в конце концов вымок. Я развязал шейный cravate и протянул ей, заодно пустив под рубашку немного прохлады.
Вера прижала cravate к лицу, вдыхая мой запах. Этот жест взволновал меня больше любых страстных признаний.
— У вас крест? — Ее глаза были устремлены на мою открывшуюся грудь. — Вот уж не думала, что вы набожны.
Я вытянул за цепочку медальон.
— Не крест. Семейная реликвия Сандовалей. Передается от отца старшему сыну скоро уж два с половиной столетья. Поскольку обзаводиться детьми я не собираюсь, на мне эта традиция и закончится.
— Какая тонкая работа, — восхитилась Вера медальоном. Он и в самом деле хорош, его двести лет назад изготовил из красного мексиканского золота знаменитый придворный ювелир Реверте. — А что внутри?
— Вы будете разочарованы. Как это часто бывает со священными реликвиями, рака намного драгоценней содержимого.
Я расстегнул замочек и вынул мой Media-Peso[18].
— Половинка серебряной монеты? — удивилась Вера. — А почему ее край так странно зазубрен?
— Это семейная легенда.
— Расскажите!
— Мне жалко тратить на это время. Я хочу слушать ваш голос, а не свой, — ответил я.
— Времени больше и нет. — Вера поднялась. — Я должна вернуться, комендант ждет меня к обеду. Хотите ли вы увидеть меня сегодня еще?
— Вы спрашиваете!
— Тогда вот вам задание. Я приду сюда вновь как только смогу, а вы, чтоб не скучать, напишите на страничках вашей тетрадки про реликвию. После вырвете и отдадите мне. Такого рода письмо я смогу хранить без опаски.
Она ушла, а я коротаю время за дневником и сейчас с новой странички приступлю к исполнению полученного заданья.
Alors[19].
ЗАКЛЯТЬЕ САНДОВАЛЕЙ
Основатель нашего рода Франсиско Гомес де Сандоваль-и-Рохас прежде чем стать главным министром, герцогом Лерма и прочее, был бездельник, томившийся скукой и в поисках спасения от нее пускавшийся во всяческие эскапады. Такие субъекты, подобные пресловутой loose cannon[20], чаще всего и достигают величия, если не свернут себе по дороге к нему шею.
Однажды, задолго до величия, дон Франсиско — ему в ту пору было лет двадцать пять — оказался в Венеции, где он проигрался в пух и прах, сохранив из всего имущества одну только шпагу. Будучи истинным католиком, то есть свято веря в силу молитвы, он обратился со страстным молением к Святому Марку, покровителю плавучего града, о спасении от позора долговой ямы. И что же? В опустевшем, казалось, кошеле вдруг сыскалась серебряная монета — песо в восемь реалов, чудом уцелевшая при игре.
Воодушевленный этим знаком, дон Франсиско, конечно же, сызнова направился в дом греха, уверенный, что при столь явном покровительстве небес сумеет повернуть Фортуну в свою пользу и отыграться.
Когда кабальеро проходил по мосту Риальто, к нему воззвал седобородый нищий, подле которого сидела рыжая собака.
— Сеньор, — сказал нищий, — я иззяб и немощен, а мой пес скулит от голода. Смилуйтесь, спасите нас!
Дон Франсиско был хоть и повеса, но добрый малый. Он не мог оставить несчастного без подаяния. К тому ж игроки народ суеверный, а не подать милостыню перед игрой — дурной знак. Поставлю на кон пол-песо, сказал себе идальго. Вынул единственную монету и ударом кинжала несравненной толедской стали рассек песо пополам. В те времена песо ценился на вес серебра, и монету в восемь реалов при расчете нередко рубили на две, четыре и даже восемь частей.
В тот вечер моему предку сказочно везло. Он делал ставку четыре раза, один к четырем, и неизменно срывал банк, так что четыре реала обратились в тысячу. С тех пор у Сандовалей четверка почитается счастливою цифрой.
А ночью дону Франсиско приснился сон, записанный в нашей хронике.