Впрочем, к Марго это никак не относилось. Отец для неё был лишь мужчиной, иногда по ночам мелькавшим в коридоре. Этот кадр запомнился ей с двухлетнего возраста. Глубокая, бездонная ночь. Дверь в комнату не запиралась, а когда отворялась входная, вообще сквозняком почти распахивалась. Папа приходил громко. Включал резкую жёлтую, даже оранжевую, лампу в прихожей. Марго тогда выглядывала из-под одеяла и смотрела на контрастную тень на полу. Она не знала точно, хочет ли, чтобы отец увидел, как она на него смотрит или нет. Потом веяло всегда от коридора холодом и, пока он, топая и задевая всё подряд, разувался, доносился запах. Такой сердитый крепкий, толи пыли, толи чернозёма. Все куртки, висевшие на вешалке в коридоре, всегда им пропахивали, от них несло остро, чем-то кислым. Поэтому бабушка уносила все свои и девочкины вещи в шкаф.
Когда отец разувался, то грохался на стул и отдышивался, низким и вечно что-то цепляющим в горле звуком. Он дышал тяжело и выдыхал раза в два меньше воздуха, чем всасывал. Пока сидел, закрывал дверь, снимая остальную одежду. Слушая всё это, Марго продолжала следить за изредка мелькающей тенью на осветлённом полу. Иногда она придумывала себе и фантазировала то, что делал в те моменты папа. Но в итоге именно этот выцветший ковёр с прощеленнами на паркете и остались ассоциацией к звукам отца.
Один раз он, сидя в прихожей, так и уснул. Марго думала, что прослушала, и что он ушёл назад на работу, но потом он всхрапнул и встал. Если не забывал, то выключал свет, и дальше всегда шёл в туалет. Он чесался, что-то где-то задевал, каждый раз по-разному вздыхая и причавкивая.
Марго всё это слушала долго, сосредоточенно и предельно внимательно. У папы был план, которому нужно было придерживаться. Ему нужно ещё умыть лицо, оторвать кусок батона, прожевать и завалиться на скрипучую раскладушку на кухне. Затем громко, как бабушка рядом, захрапеть, чтобы опять раньше всех встать и отправиться на работу. Он вытворял один и тот же обряд каждую ночь. Но вздохи, чихания и жмаканье каждый раз были разными.
Это и есть мой отец, – решила Марго, - это единственный для меня способ его выражения себя.
Бабушка сопела рядом с насупленными бровями, ей было совершенно не важно, что происходило сейчас вокруг. Отец продолжал крутиться на скрипучей раскладушке. Это был уже непросто скрип, это был режущий скрежет, но никто его никогда не замечал. Последующая часть ночи проходила в полудрёме. Маргарита отворяла глаза каждый раз, когда кровать на кухне визжала. Вот, наконец, звонил телефон, а мужчина ещё активней на это разворачивался. Звонок всегда начинался медленно, нарастая около минуты. Потом отец не выдерживал и выключал его. Бросал тяжело две ноги на пол. Садился и тёр лицо с волосами. Таким образом, он долго-долго вздыхал. Ещё как минимум минут пять. Потом телефон звонил ещё раз, и уже быстро отец собирался на работу. Ни разу девочка не видела его приходящим или уходящим при свете солнца. Из-за этого и она крайне редко высыпалась по ночам.
Бабушка её работала дежурным техником на телефонной станции. Вся система давно была автоматизирована и, по сути, старушка была обыкновенным сторожем. Так что, до того как Марго отвели в детский сад, постоянно бабушка таскала её с собой. Но и потом, и в начальной школе, девочке приходилось вторую половину дня проводить у неё на работе.
Женщины там работали по две в две смены, всего три пары. Все двенадцать часов они сидели на диванах и смотрели записи старых советских концертов. Кто-то вязал, кто-то разгадывал сканворды. Иногда одна из старушек покачивалась, подпевая заезженную песню. Громко трещали они в пересменку, когда на десять минут собирались вчетвером, смеялись, спорили, обсуждали двух других сменщиц. Съедали все печенья и пряники, закупленные к чаю, не слушая окружающих, перебивали друг друга. Сплетничали о начальнике, о стороже, о погоде, о не изменившимся с годами маршруте троллейбуса, о тех же колготках и тусклых платьях. Всегда они были дружелюбны и улыбались. Изо дня в день, из года в год.
Поэтому Марго для них стала новшеством. Ребёнок вносил разнообразие в проведение досуга. Все вчетвером они синхронно сюсюкали её. Громко, не сводя глаз с ребёнка, обсуждали внешность, генетику, евгенику родителей. Подшучивали так, что даже когда девочка выросла, всё ещё не могла понять юмора.
У всех четырёх женщин были одинаковые причёски. У всех виднелись чёрные корни покрашенных в светло-русый волос. Все пользовались бардовой помадой и носили тяжёлые кольца на месте серёжек. Платья, с одинаковым рисунком сирени, отличались только оттенками. Даже сапоги, в которых они приходили, были одинаковыми. Хорошо, что уже на месте переобувались в удобные разные тапки.