Едва Коред пересёк границу деревни, обозначенную выставленными по периметру факельными столбиками, он рухнул наземь и стал кататься в разные стороны, молотя полом плаща по горящей руке, пытаясь сбить пламя. Он не обращал внимания на толпу кричащих и охающих перепуганных селян, на ревущих детей и визжащих младенцев, которых почуявшие беду матери вытащили из колыбелек, повинуясь инстинкту. Боль поглотила его целиком.
Кто-то плеснул на него ведро воды. Затем ещё раз, и ещё, пока его рука, наконец, не погасла. Кисть его выгорела до мяса, а в паре мест даже виднелись белые кости. Предплечье пострадало не так сильно, но кожа с него слезла и покрылась болезненными волдырями. Увидев у какой-то толстухи в руках ведро, Коред мигом отобрал его здоровой рукой и опустил обгоревшую в холодную воду. Облегчение было небольшим, но боль уже не затмевала его разум и он смог различить возвышающегося над ним старосту Гослава:
-- Я же вам говорил! Я же вам говорил! -- кричал он.
Вдруг его взгляд переменился, и он уставился туда, откуда минуту назад ввалился горящий и кричащий от боли Коред.
Фалько шел медленно, пошатываясь. Пройдя к собравшимся на крики жителям, он закружился и упал на колени, не произнеся ни слова. Некогда виноватый взгляд, лихо сменяющийся на воинственный, теперь не выражал ничего, кроме пустоты.
Староста подошел к сыну Альбина, опустился рядом с ним на одно колено и спросил:
-- Это был Царь?
Беспокойный шепот прокатился по собравшимся поселенцам.
-- Фалько, ответь мне, это был Царь?!
13
-- К лекарю их! -- приказал староста толпе собравшихся жителей. Двое мужчин подхватили Кореда под руки, и повели вглубь деревни. Охотник не сопротивлялся. Он мог бы идти сам, но боялся, что не до конца окрепшие ноги подведут его, и он упадёт. Ветер обдувал его обгоревшую руку и приносил с собой очередные приступы боль.
Его ввели в тёплый, освещенный дюжиной свечей домишко и усадили на старый лежак. Внутри приятно пахло травами. Следом за ними в дом вошла приземистая женщина с огромными, словно у лесоруба, руками. Из-под платка, повязанного вокруг её головы, виднелись седеющие волосы, а над левой бровью красовалась волосатая бородавка. Увидев вблизи, что стало с рукой Кореда, она охнула, и разразилась старческим брюзжанием.
Охотник уже не слышал её. Желудок вдруг сделал сальто, его стошнило, и он потерял сознание.
Очнулся он, лёжа на тахте. Боль в руке донимала его уже не так сильно. Посмотрев на неё, он увидел добротно сделанную перевязку. От руки пахло травами и мазями, но разобрать, чем лечила его толстуха, охотник не смог.
В окно уже брезжил свет. Значит, он провалялся без сознания всю ночь.
Коред сел и окинул взглядом внутренности дома, но тот ничем не отличался от привычной лекарской хаты. Всё те же травы, развешанные под потолком, всё те же склянки и баночки, расставленные по полкам.
Фалько лежал в другом конце комнаты. Коред окликнул парнишку, но тот не никак не отреагировал. Охотник поднялся на ноги и удивился, насколько ему стало лучше. Рука всё ещё болела, но всё остальные конечности слушались его без труда. Подойдя к Фалько, Коред понял, что парень спит. Он легонько потряс его за плечо, но это не возымело никакого эффекта.
-- Ты чего делаешь? -- входная дверь отворилась. Лекарка, войдя в дом, погрозила Кореду кулаком. -- Оставь мальчишку в покое.
Коред и не собирался спорить. Отойдя от спящего парня, он, полушепотом, спросил:
-- Он в порядке?
-- Не говорит ничего, смотрит куда-то в даль, но в целом да, он в порядке, -- ответила лекарка. -- А ты? Как рука, боль утихла?
-- Утихла. Ты хорошо справилась, женщина.
Толстуха расплылась в самодовольной улыбке:
-- Ещё бы не справилась! Я у нас всех лечу, и женщин, и детей, и муж...
Коред не стал ждать, когда она начнёт перечислять их все поимённо и вышел на улице. Снаружи было светло, хотя небо, как всегда, покрывали серые тучи. Дождя, к удивлению Кореда, не было.
Поёжившись, Коред направился прямо к храму Младших Сестёр.
Он мог бы поспорить, что этой ночью в деревне никто не спал. К утру некоторые разошлись по своим домам, но улица всё ещё была полна народу: мужчины, женщины, старики и старухи, младенцы, юноши и мальчишки -- все они смотрели на него с беспокойством и перешептывались между собой.
Староста нагнал его на половине пути.
-- Ты очнулся.
-- Очнулся, -- подтвердил Коред. -- Когда я пришел к вам, ты спросил, нет ли у меня секретов, способных вам навредить? Почему мне кажется, что это я должен был задавать тебе этот вопрос?
Гослав, внезапно, разозлился:
-- Я предупреждал вас! Я говорил, что ночами за деревней опасно! Говорил, что лучше выступить утром. Вы не послушались.
-- Ты мог бы предупредить о том, что там. Ты этого не сделал. -- Коред говорил спокойно, глядя куда-то в сторону. Ни к чему сейчас выражать свой гнев. -- А Альбин? Он тоже знал? Чем вызвано его молчание: глупостью, или страхом?
Староста опустил глаза. Помолчав, Коред спросил:
-- Что с телом Альбина?
-- Мы ходили на поля, но там ничего не осталось, -- Гослав заметил взгляд Кореда и пояснил. -- Днём там безопасно.
-- Там могло бы быть безопасно и ночью, -- сказал охотник. -- И кое-кто поможет мне достичь этого.
Коред оставил старосту в молчаливом раздумье. Шагая к храму по мокрой земле, он в который раз пожалел, что потерял свой амулет, который некогда носил на шее. В тот амулет была вплавлена редкая руна, помогающая владельцу быстрее заживлять раны, и чувствовать боль не так остро. Прошло уже почти тридцать лет с тех пор, как Коред утратил её, когда Ворон из Эндо оторвал ему голову в городском порте. Вернувшись к жизни, Коред потратил почти двадцать лет на то, чтобы выследить Ворона и свести счёты, но руны он так и не возвратил. Наверное, думал он, она и сейчас покоится в одной из городских канав, или какая-нибудь портовая потаскуха носит её при себе, защищая себя от любовных недугов.
Взойдя по ступеням храма, Коред пинком открыл дверь. Удар отозвался болью в подвязанной на тряпицах руке:
-- Что за тварь вы пригрели у себя под боком?!
Сёстры столпились в конце зала и тихо переговаривались. Увидев его, они замолчали, и верховная жрица вышла вперёд:
-- Мы не пригрели его, полумёртвый. Мы служим ему. Он наш Царь, великодушно согласившийся остаться здесь в обмен на дары и повиновение.
-- Царь? -- охотник был почти поражен. -- Вы в конец утратили связь с реальность. Если раньше вы ползали по миру и несли чушь о смирении и принятии таких вот чудовищ, то теперь вы им поклоняетесь?
-- Мы защищаем от них внешний мир, -- настаивала жрица. -- Благодаря нашей службе это существо не бродит по свету, именно мы скрываем его, не позволяя вырваться к людям.
-- Это невозможно, -- отрезал Коред. -- Отродий нельзя связать. Ваш "Царь" не просто так правит Лехинской пустошью, здесь есть что-то. Что-то, что ему нравится.
Рука болела, Коред чувствовал, как закипает:
-- Чем вы прикармливаете его?
-- Мы бескорыстно служим, -- повторила жрица. -- Мы приносим ему дары, молим его о здоровье наших сыновей и просим благословить дочерей.
Эти слова пробудили что-то в памяти Кореда. "Они молятся днём и хранят наш очаг ночью. Молятся за наших сыновей и благословляют дочерей", -- сказал ему Альбин. Кукла, что он нашел недалеко от деревни, та самая, что приснилась ему в пьяном бреду. И это чувство, сопровождающее его всякий раз, как он шел через деревню. Чувство, будто чего-то не хватает.
Дети. Он видел детей, группами бегающих по деревни, играющих в грязи, но на пятерых мальчиков приходилась лишь одна девочка.