Келайла шла, жмурясь от вспышек света и шумных голосов, что выпрыгивали на нее из распахнутых дверей и из-за поворотов.
— Там вон кухня, туда сейчас соваться не след. Тыща гостей будет на завтрашнем пиру, и ажно пятьдесят знатных принцев неделями киснут у дверей дворца, дожидаясь, когда ж дадут им увидеть прекрасную Эрлу — потерянную и найденную. Они и так едят без перерыва, а завтра будет такой пир. Такой пир! А там вот — прачечная. Жалко не видишь, какой свет стоит от белоснежных скатертей и салфеток. Ровно зима настала вперед лета. Не споткнись, тут порожек. Заходи.
Келайла услышала, как хлопнула дверь и шум притих. В комнате было тепло, маячили у большого окна зыбкие очертания — стол, табуретки, кажется, ваза с цветочками. Ровные пятна у стены, наверное, сложенное белье, догадалась она, пока Марта, хрипло гудя всякую ерунду, плескала поодаль теплой водой.
— Снимай свое мятое-перемятое. Откуда платье такое смешное взяла? Из чьего сундука вытащила?
— Это бабушка Целеста мне подарила. От ее дочки, — Келайла встала босыми ногами в теплую воду — даже дух захватило, как хорошо.
— Жива еще старая ведьма? — удивилась Марта, намыливая руки и спину девочки мочалкой, — да что я, конечно, жива, если цветут в перелесках дикие лесные цветы. У нас, знаешь, говорят — как помрет ведьма Целеста, все лесные цветы уйдут следом за ней. И перестанут петь лесные птицы.
Келайла подумала о Гейто. Как он там? Наверное, уже давно продал своих птичек, увез деньги Нарише. Может, и остался с ней, ведь всю жизнь прожили.
— Зато у вас много птиц в парках. Мне сказывали, они прекрасные и чудесно поют.
— Каких птиц? — удивилась Марта, выливая на нее ковш горячей воды, — не крутись, а то пол заставлю вытирать, — ты про механических? Ну поют, да, пока пружинка скручена, да все одно и то же. Я тебе так скажу — никакая железная птица не перепоет маленького зяблика или синичку. А уж соловьи!..
— Я про живых птиц торговца Гейто. Он возит птичек в королевские парки. Каждый год. Много лет.
— Не знаю, про что ты, милая. Только никаких живых птиц нет в парках Эрриса короля нашего. А золотые — как снашиваются внутри пружинки да рычажки, их всех собирают в мешок, да и в печку. Чтоб переплавить на другое.
— Как в печку?
Но тут Марта набросила на голову девочки мягкое покрывало.
— Стой, я вытру волосы. Пойдем к окну, выберу тебе платье и башмаки. Чего заволновалась так? Золото и есть золото, и серебро, и всякая бронза. Это ж не живых пташек в печь кидают. Хотя, знаешь, дитё, иногда и живое бывает похуже мертвого.
Сильные руки приблизили замотанную в покрывало Келайлу, голос захрипел в самое ухо:
— Взять вот принцессу нашу Эрлу — потерянную и найденную. Я при дворце уже тридцать лет и три года с половиной, была девчонкой при кухне, сейчас вот пятая прачка королевских скатертей, и из ума не выжила пока что. Но все, кто тут служит, скажут тебе — не было пятнадцать лет тому у королевской четы никакой дочки! Откуда взялась Эрла принцесса наша — неведомо. Но если Эррис король наш сказал — дочь, значит — так и есть. У меня самой четверо, правда, сыны одни, хлопот — как с армией тараканов. Но я короля понимаю. И королеву. Сколько ж слез выплакала она бедняжка, прося у богов себе деточку. И раз случилась им прекрасная Эрла, то и должно же быть хорошо? Так?
— Да, — кивнула Келайла, а по спине, согретой горячей водой, бежали холодные мурашки.
— Вот только видом она какая-то совсем неживая. Как те птицы с пружинками внутри. Я ее разок всего и видела, издаля, когда шторы в залах снимали, я их держала — в стирку унести. А тут и прошла мимо прекрасная Эрла. Ровно сквозняком по спине обдуло от ее взгляда. Но я-то что. Поклонилась и дальше стою, полные руки пыльного тряпья. А тут следом за ней слуги. И королева, за руку ее берет, и говорит что-то, как вот голубка воркует. А та — молчки. Кивнула, и дальше идет, плавно, как завели ее пружиной. Но красива, ох, красива-а-а.
— Какая она, госпожа Марта?
— Какая я тебе госпожа. Тетя Марта и ладно. Повернись, надо волосы расчесать, как след. А даже не знаю, как и обсказать тебе, деточка, с чего начать. Стройна принцесса, как деревце, походка плавная, ровно по льду скользит. Глазищи синие, как вот бывает небесная бирюза, цвета морозного неба, без темноты. Знаешь ли, или не видела никогда?
— Видела, тетя Марта. Раньше видела.
— Моя ты бедная крошка. Так вот. Смотришь на глаза ее и думаешь, почему я не принц, самый главнеющий, чтоб всю жизнь в глаза такие смотреть. А дальше глянешь — рот у нее — драгоценнее рубина и лалов. Уж такой цвет, такой цвет. Ровно утреннее солнце легло на прозрачный лед. И зубки — чистый жемчуг. Смотришь и думаешь — ничего нет прекраснее, чем губы принцессы Эрлы. Но как встряхнет головкой, и потекут волосы густой волной, то хоть не гляди — впору ослепнуть. Что ты шепчешь там?