Сергей Горский зашел в вестибюль бодрым шагом молодого специалиста, у которого все еще впереди. Неприязнь Алины Михайловны была к тому же круто замешана на зависти, в чем, собственно, она даже себе не призналась бы. Видя любого молодого специалиста, она всегда вспоминала, что и ей когда-то было только 22 года.
— Сергей Антонович, — обратилась она к подошедшему с несколько виноватым видом Горскому. — Надеюсь вы помните, что у вас сегодня назначена встреча с главврачом?
Молодой врач всплеснул руками.
— Что делать, Алина Михайловна, — он сел, неловко разводя в стороны полы пальто, чтобы подтянуть брюки. — Вы не поверите, перед самой больницей мне перегородил дорогу какой-то сумасшедший. Я стукнул его в заднее крыло, сделал пустяковую вмятину, по его вине, между прочим, а он заставил меня вызвать представителей автосервиса. Мол ему нужно будет получить страховку. Те выезжать на место почему-то отказались, пришлось ехать с ним и подписывать бумаги. Да я б никогда не поехал, — Горский снова взмахнул руками и тут же вслед за этим как-то странно сник, — но он… или инвалид, или…
Как всегда внимательно процедив поток слов, Алина Михайловна произнесла фразу, заготовленную заранее.
— Меня это, собственно, не касается.
После этого она склонилась над клавиатурой, набирать одну из многочисленных официальных бумаг, оставив очередного провинившегося с удивлением гадать, а действительно, с какой стати он начал оправдываться.
Через минуту секретарша подняла голову и заметила:
— Вы бы сходили и сняли пальто, Сергей Антонович, а я пока доложу главврачу.
— Ах, да, да, да, — спохватился Горский, поспешно поднимаясь и в то же время досадуя на собственную суетливость.
Алина Михайловна слегка фыркнула вслед торопливо шагающему врачу и нажала кнопку на селекторе.
— Семен Андреевич, Горский пришел.
— Через пять минут пусть заходит.
Вскоре открылась массивная дубовая дверь. На пороге появился Эскулап. Он повернулся к Василию, слегка замешкавшемуся в кабинете, и сказал:
— Значит поговори с ней откровенно. Думаю, так будет лучше всего. Потом начнем работать.
Главврач хлопнул кусающего губы Мальцева по плечу и повернулся к Алине Михайловне.
— Ну, где же наш Горский?
Секретарша подняла голову.
— Пошел пальто снимать… Но кажется вот и он.
Горский вышел из-за массивной каменной колонны, поддерживающей потолок вестибюля.
— Извините, Семен Андреевич, — ровным голосом, в котором уже не было и намека на суетливость сказал он. — Небольшое дорожное происшествие.
Эскулап кивнул и жестом пригласил молодого коллегу следовать за собой. Горский вошел в кабинет шефа и осторожно закрыл дверь.
Главврач не любил много говорить о предстоящей работе, поскольку считал, что многочисленные указания и инструкции лишь сковывают инициативу врача, которому как никому другому необходимо уметь самостоятельно мыслить. Поэтому его речь, обращенная к Горскому, длилась не более минуты.
— Неделю назад к нам поступила пациентка Ленс. Ее медицинская карточка под номером 123к. Сегодня в 12.30 вы будете участвовать в эксперименте, ставящем цель определить целесообразность пребывания пациентки у нас. У меня все.
Элегантный словесный понос. Фразы из документов постепенно переползают и в живую речь, как вирус.
Горский кивнул и поднялся. Он видел, как на обычно бесстрастном лице Эскулапа отразилась внутренняя борьба.
Если он и окликнет меня, то именно сейчас, у самой двери.
Горский взялся за ручку.
— И еще одно, — сказал Эскулап.
Горский стер с лица улыбку, прежде чем обернуться.
— Да, Семен Андреевич.
— Возьмите с собой охрану… НАШУ охрану… на всякий случай.
Врач кивнул и уже не задерживаясь вышел из кабинета.
Илона казалось, что только сейчас она поняла смысл выражения «разрываться на части». Она сидела в инвалидной коляске, которая, как оказалось, нужна не только инвалидам и смотрела в окно. Палата Илоны находилась на третьем этаже, поэтому из сидячего положения сквозь стекло было видно только безоблачное голубое небо и лучи солнца приятно согревали кожу. Временами она забывала, что за окном ноябрь. Временами она забывала невероятную цифру, увиденную сегодня в календаре.
«Я потеряла шесть лет. Шесть лет… Я помню поезд, помню крушение и это все, что я действительно помню. Дальше начинаются загадки и тени. Как будто остальное время я провела во сне. Четыре года…что-то есть… но о двух годах, я не помню вообще ничего.»