Дима поморщился и в свою очередь отпил из бутылки.
— Значит, я свободен? — произнес он, вытирая губы. — Ну а если я расскажу обо всех ваших планах Сереге?
— Пожалуйста. Он теперь от этого дела не отступится в любом случае. Боков же энтузиаст и вкупе с этим — идеалист, а значит, чтобы наказать такого мегазлодея, как “Капелла”, пойдет до конца.
— Еще один вопрос и я признаю тебя величайшим интриганом всех времен, — Молохов сглотнул, ощутив в желудке взбунтовавшуюся кислоту. — Зачем было связываться с Боковым через меня? Почему было не прийти прямо к нему или к самому Лузгину?
Эскулап засмеялся.
— Видно, что ты не знаешь Лузгина. Подозрительнее человечка еще не видела большая политика со времен Сталина. Подходить к нему требовалось ой как аккуратно. Этим и займется твой Сергей. А Боков человек упрямый и как знать, мог просто послать меня подальше со всей этой историей. И на то, чтобы переубедить его потребовалось бы гораздо больше времени, чем затратил ты.
И тут впервые Молохов увидел, как сквозь напускное равнодушие и старческую вялость проскользнула злоба и неукротимая энергия расчетливого и бессердечного человека.
— Осторожнее, дед, — все еще пытаясь сохранить присутствие духа проговорил Дима. — Еще немного и с тебя спадет маска.
Эскулап вдруг подался вперед.
— А зачем мне перед тобой притворяться? — прошипел он, уже не стараясь скрыть своих змеиных повадок. — Ты уже не важен и не нужен.
Молохов похолодел. Появившаяся изжога внезапно выросла до неописуемо острого жжения.
Взгляд журналиста упал на бутылку нарзана.
— Ты же… ты же… пил из нее, — прохрипел Дима с широко расширенными глазами.
Старик сделал плавное движение рукой, словно фокусник, показывающий чудеса иллюзии и на его ладони оказалась красно-зеленая капсула.
— Нейтрализатор, — сказал Эскулап. — Достаточно принять за час до… и можно пить отраву. Определенного вида, конечно, и в небольшой концентрации, но вполне смертельной для того, у кого нет такой вот пилюльки.
Сильнейший спазм стиснул желудок, сжигая волю в мучительном огне. Но все же, пользуясь силой, проявляющейся в том, кто очень хочет жить, Молохов сумел дотянуться до телефона.
Эскулап спокойно взял валяющуюся на полу бутылку.
— Нужно было делать, что говорю, — глядя на корчащегося у ног Молохова сказал он. — Убили балерину, а это значит, что “Капелла” уже прослышала о твоей поспешности и пошла в атаку.
– “Скорая”, — заплетающимся языком произнес Дима, уже не слыша даже собственных слов. — Помогите… я…
Молчащая трубка упала на выдернутый из розетки телефонный провод.
Эскулап вылил нарзан в унитаз и спустил воду.
— Опять она хочет навязать нам свои правила. — сумрачно бормотал он, тщательно моя руки под краном, не обращая внимания на затихающий хрип журналиста. — Но ничего, мы теперь тоже подсуетимся. А такой неудобный и своенравный балласт как ты, журналист, помешает нам двигаться достаточно быстро.
После этого он подошел к телефону, стоявшему на кухне.
— Это “Вечерний звон”? Да. Я звоню по поручению Молохова Дмитрия. Да, да. Он больше не будет у вас работать… Не знаю.
Слушая возмущенные и растерянные вопли Мамы, Эскулап покосился на неловко вывернутую ногу, видневшуюся на пороге комнаты в другом конце коридора.
— Он получил более заманчивое предложение, — сказал старик. — О, нет, не в государственной газете, берите выше, — он повесил трубку и добавил. — Или ниже. Все зависит от степени греховности.
8
Его лицо преобразилось до такой степени, что всем тут же стало ясно — перед нами совершенно другая личность. Он заговорил другим голосом, совершенно не похожим на свой привычный всем нам баритон и попросил закурить, хотя всегда чувствовал отвращение даже к запаху сигаретного дыма.
— Изгоним дьявола, — сказал священник, начиная обряд экзорцизма, на котором мне повезло поприсутствовать.
Человек, который вполне мог стать главным героем сенсационного материала под названием “Убийца балерины”, сидел в полумраке довольно уютного кафе и, что называется, искал истину в вине. Вернее, в бренди. Вообще-то бренди он не любил, но заказывал официанту уже четвертую порцию.
— Мне нужно сбрендить, — хмуро пробормотал он и тоненько засмеялся, что объяснялось уже выпитыми тремя стограммульками, а кроме того, из ранее выбранных в меню трех салатов лишь один был слегка уколот вилкой. Но, если честно, Руди Майер и на трезвую голову не смог бы ответить, зачем заказал всю эту жратву.